Сергей Волков - Красный террор глазами очевидцев

Только что хотел улечься спать, как услышал топот в коридоре. Подошел кто-то к соседней женской камере, кого-то вызвали, мы услышали возбужденные голоса, прошли мимо нашей двери, и я мельком, через окошечко, заметил лицо жены моего командира, а за ней еще какое-то женское лицо.

Вскоре мы услышали снаружи два винтовочных выстрела, а через некоторое время опять шум в коридоре; кто-то заглянул к нам через окошко, затем снова топот к женской камере и обратно к выходу. Выглянул в окошко и заметил испуганное лицо выводного.

— Наверное, кого-то шлепнули, — заметил кто-то из наших.

Всю остальную ночь спали тревожно. От выводного узнали, что завтра многих из нас будут куда-то отправлять. И действительно, утром нам, семерым, выдали двойную порцию хлеба и воблы и вывели во двор, а затем — на улицу.

Было последнее число октября. Морозило, срывался снежок, но земля еще была голая, и было очень холодно… Нас повели на площадь, где уже стояла толпа, по виду таких же, как и мы, и только изредка можно было увидеть одетых в штатское и более или менее сносно. Конвоиры были, видимо, неплохие ребята. Один из них подошел к моему соседу, особенно сильно страдавшему от холода, — у него была только одна рубашка, летние штаны и на ногах опорки на босу ногу.

— Ты бы сбегал к кому-нибудь, может, что и дали бы из одежи, — сказал он.

— А можно? Так я сейчас… — и мой сосед побежал в первый попавшийся дом, который оказался домом священника, и через некоторое время вернулся оттуда уже одетым в какую-то кацавейку, на ногах красовались, вместо опорок, порыжелые сапоги с короткими голенищами, а на голове — о, ужас! — роскошная лисья шапка, какие носили обычно духовные лица. Вид у него был действительно архикомичный и вызвал хохот даже у нас, удрученных.

— Пусть смеются, зато теперь тепло, — улыбнулся «переодетый».

Подошла еще небольшая группа, и нас собралось около ста человек. Появились три конных конвоира, и один из них громко закричал:

— Слухай сюды! Пойдем на станцию Користовку, тут недалеко, а там погрузим в вагоны. Не разбегаться, не отставать, а то за это знаешь шо будет? — И он потряс винтовкой. — За одного все ответите!

Двинулись без строя. Впереди два конных, позади один конный и три пеших конвоира. Убежать можно легко, но куда? В такую погоду и в такой одежде?.. Да и одна угроза начальника конвоя могла бы удержать от побега.

Перешли переезд и вскоре вышли в поле. Стало ветрено, разговоры смолкли, от холода жмемся друг к другу и в середину толпы, идти сделалось очень трудно по дороге, неровной из-за замерзших кочек. Идет снежок, и наши фигуры белеют. Наверное, так в свое время отступали французы из Москвы, — думаю я.

Ох, хоть бы закурить! Но нет, если бы и было курево, то нельзя скрутить папиросу окоченевшими руками.

Шли часа два. Впереди показались строения. Подходим ближе и видим надпись: «Станция Користовка Екатерининской железной дороги». Бежим прямо в вокзал, не обращая внимания на окрики конвоиров. Набились в зал и, чтобы согреться, топаем ногами. Вот кто-то закурил и вызвал столько зависти!.. Шум, гам, кашель… Увидел через окно, как на площади перед вокзалом стали появляться бабы с корзинами, очевидно торговки съестными продуктами. Зажав в руке деньги, подхожу к двери и прошу конвоира купить мне чего-нибудь.

— Да иди сам, — отвечает он.

Опрометью лечу на площадь. Ко мне подходит старичок с мешочком и предлагает табак-самосад. Я показываю ему свое богатство (оказались две сторублевые бумажки) и спрашиваю, сколько он даст табаку за эти деньги. Дает два стакана, и я рад, наполняю табаком карман, собираюсь уходить, а старичок, узнав, что я пленный, сыплет мне еще два стакана в мой другой карман.

Богачом возвращаюсь на вокзал, и закуриваем вовсю. Вижу через окна, как к вокзалу подходит поезд из классных вагонов. Вид у него необычайный: все окна заделаны наглухо фанерой, а посередине фанеры сделано квадратное окошечко, так, дюймов на восемь в квадрате. Вагоны набиты людьми, народ теснится и в тамбурах, и даже на крышах. И это в такой холод!

Нас выгоняют на перрон к хвосту поезда, где прицепляют три товарных вагона и в эти вагоны загоняют всех, а двери наглухо закрывают. Нам тесно, но мы этому рады, ибо так теплее. Один люк открыт. Вначале стояли, пританцовывая, а потом, от усталости, стали приседать на корточки. Дверь открывается, заглядывает конвоир и старается пересчитать нас. На наш вопрос, когда и куда отправляют нас, сухо отвечает:

— Везем в Кременчуг, это часа три езды, не замерзнете, а замерзнете — туда вам и дорога.

Слышим звонки, поезд резко дернул, и мы поехали.

Что-то будет дальше?..

При движении вагона холод стал особенно чувствоваться. Ноги коченели, и наше притоптывание превратилось в какой-то дикий танец. К счастью, поезд шел быстро, и часа через три мы уже догадались, по подрагиванию вагона на стрелках, что прибыли на какую-то большую станцию. Остановка. Дверь резко откидывается. Короткая команда: «Вылазь, пошли за мной!» — и мы мигом выскакиваем из вагона и спешим за конвоиром. Кое-кто пробует забежать в вокзал, но какие-то военные отгоняют и направляют к выходу в город, где уже ожидает нас с десяток конвоиров.

Темнеет. Мы долго бредем без строя, поеживаясь от холода, посередине неосвещенной улицы, окруженные охраной. Наконец останавливаемся у большого двухэтажного здания. Судя по большим витринам, это был когда-то громадный магазин. Вводят на второй этаж, в просторное, еле освещенное помещение, которое, по-видимому, раньше не использовалось, как склад. Сравнительно тепло. В нем уже были какие-то люди, но свободного места еще много.

Один из конвоиров крикнул:

— Располагайсь здеся. Уборная — на дворе…

Все конвоиры после этого скрылись. Размещаемся. Постепенно замолкает шум и, усталые, голодные и промерзшие, кто сидя, кто свернувшись калачиком — засыпаем…

На следующий день, осмотревшись, мы стали постепенно группироваться по принадлежности к воинским частям: корниловцы — в углу, справа — из дивизии генерала Барбовича [164], а слева… махновцы, о чем я узнал, получив на мой вопрос, какой они части, тихий ответ:

— Мы — махновцы, сидели в тюрьме, а теперь, вот, высылают кудась в лагерь.

В стороне от нас расположились более или менее хорошо одетые штатские и военные Красной армии, верно, чем-то провинившиеся. Эти в дальнейшем все время старались показать свое перед нами преимущество; иронизировали при всяком удобном случае и даже как-то раз вечером, когда стали укладываться ко сну, один из них громко пропел:

И вдруг кто-то из группы Барбовича в ответ зычным голосом: