Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 2, часть 4)

- Ну, уж и выгонит? - голосом сомнения сказал Семен Петрович.

- Вот увидишь. Попробуй только,- молвила Таисея.- Да еще и твоему хозяину напишет, чтобы ни впредь, ни после он тебя в скиты не посылал.

- Не может быть того,-- ответил Семен Петрович.- Ведь мы старые с ней знакомые.

- Что было, то былью поросло, благодетель. Говорю тебе, стала она совсем другой человек.

Не очень-то доверял словам Таисеи Семен Петрович и знакомым путем пошел к кельям Манефы. И путь не тот был, как прежде. Тогда по зеленой луговине пролегала узенькая тропинка и вела от одной к другой, а теперь была едва проходимая дорожка, с обеих сторон занесенная высокими снежными сугробами чуть не в рост человека. Отряхиваясь от снега, налипшего на сапоги и самое платье, пошел саратовец на крыльцо Манефы и вдруг увидал, что пред ним по сеням идет с какою-то посудой Марьюшка.

- Тебя откуда принесло, непутного? - не то с робостью, не то с радостью спросила она, увидя его.

- Из города Саратова, голубушка ты моя Марьюшка, Ермолай Васильевич прислал с подаянием. Ну здравствуй, моя дорогая. Что отворачиваешься? Поздороваемся по-прежнему, обними покрепче, поцелуй горячей,- начал было Семен Петрович, но Марьюшка руками на него замахала.

- Тише,- сказала она,- тише, услышит матушка, беда будет мне, да и тебе неладно. Нынче у нас такие строгости пошли, что и рассказать нельзя, слова громко не смей сказать, улыбнуться не смей, как раз матушка на поклоны поставит. Ты ступай покамест вот в эту келью, обожди там, пока она позовет тебя. Обожди, не поскучай, такие уж ноне порядки.

- И все эти строгости завела Фленушка? А я было совсем иного чаял. Помнишь?

- Молчи,- сказала Марьюшка и, затворивши дверь кельи, скрылась в переходах игуменской стаи.

Долго взад и вперед ходил по келье Семен Петрович. Это была та самая келья, где в прежнее время жила Фленушка. Сколько проказ тут бывало, сколько хохота и веселья, а теперь все стало могилой, с самих стен, казалось, веяло какою-то скукой. Порядочно-таки прошло времени, как вошла в келью молодая, пригожая, но угрюмая и сумрачная белица. Ее никогда не видывал саратовец, бывая прежде в Комарове.

Мать Филагрия сидела за столом, когда вошел Семен Петрович, и внимательно перебирала письма и другие бумаги. Положив уставной начал, низко поклонился он матери игуменье. Тут только взглянула на него Филагрия и поспешно опустила на глаза флеровую наметку.

- Какими это судьбами не в урочное время пожаловал к нашему убожеству? тихо промолвила мать Филагрия.- В прежние годы летом всегда приезжал, а теперь, вдруг перед масленицей. Уж здоровы ли все, Ермолай Васильич и домашние его?

- Слава богу, и Ермолай Васильич и все его домашние здравствуют и вам кланяться наказывали,- отвечал Семен Петрович.-- А так как довелось мне по хозяйскому делу в Москву ехать, так Ермолай Васильич и заблагорассудил, чтоб я теперь же заехал к вам в Комаров с ежегодным подаянием, какое каждый раз от него посылается.

- Спаси господи и помилуй своими богатыми милостями благодетеля нашего Ермолая и всех присных его,- встав с места и кладя малый начал, величаво сказала Филагрия.- Клавдюша! - кликнула она незнакомую Семену Петровичу послушницу, что у новой игуменьи в ключах ходила.

Неслышными шагами вошла та и смиренно стала у притолки.

- Поставь, Клавдеюшка, самовар да сбери нам чайку поскорее,- сказала мать Филагрия.- Да закусочек поставь закусить, водочки, мадерцы, еще что там есть.

- Слушаю, матушка,- с низким поклоном ответила послушница и торопливо вышла вон из кельи.

- Что матушка Манефа, как ее спасение?- спросил, немножко помолчав, Семен Петрович.

- Что матушка Манефа? Стара, дряхла, но духом бодра, плотью же немощна,отвечала Филагрия.- Всего больше по хилости своей да по слабости телесных сил и поставила она меня на свое место в начальницы обители. А это дело нелегкое. Особенно трудно ладить с окольными мужиками, каждому стащить бы что со скита, бога не боятся, и совести нет в глазах. Ну да, бог даст, ежели оставят нас на старых местах, уладимся с ними, теперь они все нашей выгонки ждут и надеются, что обительские строения им достанутся. Тяжело с ними ладить, ох, как тяжело, Семен Петрович! Скажите Ермолаю Васильичу - не оставил бы нас, убогих, при теперешних наших тесных обстояниях своими благодеяниями... Привезли ли что-нибудь?

- Как же, привез, матушка,- отвечал саратовский приказчик.-- Только Ермолай Васильич наказывал отдать из рук в руки матушке Манефе. Должно быть, не знает о перемене у вас в обители.

- Матушка Манефа ни в какие дела теперь не вступает, все дела по обителям мне препоручила,- сказала мать Филагрия.- Теперь она здесь, в Комарове, приехала сюда на короткое время, а живет больше в городе, в тех кельях, что накупила на случай выгонки. Целая обитель у нее там, а я здешними делами заправляю, насколько подает господь силы и крепости. Отдайте мне, это все одно и то же. И прежде ведь матушка Манефа принимала, а расписки всем я писала. Ермолаю Васильичу рука моя известна.

- А матушку Манефу можно видеть? - спросил Семен Петрович.

- Никак нельзя,- отвечала Филагрия.- Еле бродит, вряд ли до весны дотянет.

Семен Петрович передал письмо и деньги матери Филагрии. Та, прочитавши письмо, молча и низко поклонилась, потом сосчитала деньги и написала расписку.

- Долго ли здесь прогостишь? - спросила она его.

- Гостить долго мне не приходится,- ответил Семен Петрович.- В Москву спешу по хозяйским делам. Завтра бы утром, пожалуй, и выехал.

- А здесь-то у кого пристал? - спросила Филагрия.

- Да все на старом насиженном месте, у матушки Таисеи в обители,- сказал Семен Петрович.

- Напрасно, не советовала бы я,- молвила на то мать Филагрия.- И Таисея напрасно приняла тебя. Время теперь опасное, хоть до лета, по письмам наших петербургских благодетелей, ничего и не предвидится, а все-таки на грех могут нагрянуть. И вдруг в женской обители постороннего мужчину найдут. И, бог знает, что из этого выведут. Ноне сторонние, что в Комаров приезжают, у иконника, у Ермилы Матвеича, пристают. Вот бы тебе там и остановиться, а ты по-прежнему прямо в святую обитель. И Таисея-то дура набитая, что пустила тебя... Ну на один-от день еще, пожалуй, ничего, авось бог милостив, а ежели дольше останешься в Комарове, к Ермилу Матвеичу переходи, там дело безопаснее.

Под это слово послушница Клавдеюшка внесла самовар и принялась уставлять стол чайным прибором, а другой разными закусками и напитками.

- Подкрепитесь-ка наперед водочкой либо винцом каким-нибудь, а после того и за чаек примемся, - молвила мать Филагрия.

Семен Петрович не заставил долго просить себя, выпил и закусил.

За самоваром мать Филагрия продолжала рассказ свой о тяжести обительских хлопот, что так неожиданно легли на ее плечи, жаловалась на судьбу, но обо всем говорила строго, с невозмутимым спокойствием.