Сборник Сборник - Беломорско-Балтийский канал имени Сталина

— Мы страдаем 25 лет. Приехали в Уссурийский край в 1890 году. Нас наделили землей по сту десятин на нумер. Другой и не работал нисколько — накупит волов, коней, а потом отдаст землю цим патлатым корейцам… в аренду…

Ожидальный зал полон табачного дыма. Собеседник ее молчит, но она не смущается этим.

— Теперь вы скажете колгоспы — того николи не буде. Нехай усе в колхозы пойдут, а сердце их на колхоз не робит…

— Варфоломеев, здравствуй! Куда едешь?

— Станция Алейская.

— Вот что. Ну, чего у вас веселого там?

— Ничего, производство есть, свеклосахарный комбинат, строится сахарный завод и многое другое.

Внезапно раздался истошный крик.

— Ратуйте, товарищи, ратуйте…

Женщина, рассказывавшая об уссурийской жизни, вскочила на скамью и громко орет. Ее собеседник исчез и захватил с собой сундучок, стоявший за ее спиной.

— Там добра на три тысячи, — орет женщина.

На узловой станции среди толпы вы найдете много воров, бандитов, уголовников. Они также сдвинулись с места и странствуют по стране в поисках лучшей жизни. В воровском мире царит тревога.

В последних «шалманах» и «малинах» с недоумением поговаривают о том, что профессии вора приходит конец. Воровская среда разбита. ГПУ производит небывалые по размерам аресты среди уголовных. Уже нет богатых карасей — такой удобной добычи во время нэпа. «Бывало, входишь на черную биржу с долларами и подаешь партнеру маяк… — Пойдемте в первый попавшийся подъезд, посмотрим, что за бриллианты в этой коробочке…» Все это прошло. Все крупные ценности — теперь общественная собственность. Слово «социализм» приобретает грозный смысл в воровском мире. Со смехом рассказывают: «Теперь и нас заставят трудиться».

Взломщик Федюкин пишет в письме товарищу: тоска, коммунисты отняли жизнь, разогнали наши веселые шалманы, нет гармонистов, игра — не на мясо, а на рубль. Куда истратить форс — все по карточкам. Взломщика Федюкина мучит тоска.

Карманный вор Ковалев, приехав в Москву, встретил товарища, который говорит ему, что в Москве жить нельзя: «Здесь Буль навел порядок».

«Тогда я повертываю, — говорит Ковалев, — и еду в Белоруссию».

Он едет в вагонах, переполненных ударными бригадами, слушает разговоры о чудесах Магнитогорска и кулацких нападениях.

Каждому историческому периоду соответствует особенный характер вагона. Все помнят теплушку двадцатого года. Она описана так подробно, что можно составить вполне научное исследование о населении, обычаях, одежде, инвентаре, паразитах, пище, торговле и промышленности теплушки двадцатого года.

Потом появились мирные, нэповские поезда, разделенные на классы и не оставившие особых воспоминаний.

Поезд 1931 года представляет собой уже нечто новое.

В поезде едут мобилизованные, командированные, ударные бригады. Четыре полки заняты бригадой свердловцев. Все едут на посевную кампанию в Сибирь. Агитбригада актеров, похожая на военный отряд, в защитных френчах, в галифе. Студенты, едущие занять руководящие посты. Начальник рудника, направленный на учебу. Семья нэпмана. Она едет к отцу, высланному в Томск. Свердловцы играют в подкидного дурака и ведут философские споры. Вот один обвиняет противника в антидиалектичности. В ответ тот выдвигает обвинение в эклектике. Это рабочие ребята. Их бурная ученость не дает спокойно жить нэпманской семье. Тысяча непонятных имен и терминов, выкрикиваемых под страшным пылом, обрушивается на нее, мешая спать или читать переводной роман.

В другом отделении вагона студенты агровуза подымают на смех и доводят до слез оказавшегося среди них труса, напуганного слухами о кулацких нападениях.

В окна вагона едущие видят новые типы строений. Элеватор — деревенский небоскреб, огороженные стеной навесы МТС, форты деревенской техники, районный клуб со стенами, имитирующими железобетон, трехэтажный дом, внезапно поднимающийся среди капустного поля.

Пассажиров, проезжающих в поезде, охватывает пафос пространства. Они вытаскивают карту и рассуждают о том, где можно проложить дороги.

— Чтобы сделать этот ручей полезным, — говорит красноармеец, курносый, рязанский парень, — надо взорвать все холмы и провести в него воду из Камы.

Редакции газет ежедневно получают сотни писем с вещественными приложениями, завернутыми в холст.

«Посылаю вам осколок камня, найденный мною вчера во время прогулки за город. Не является ли этот камень медной рудой?»

Мысль о заключенных в земле природных кладах волнует пассажиров, и они часто говорят о них.

Вот обстановка поезда, о которой помнят все люди, ездившие по стране во время первой пятилетки.

В одном из таких поездов едет Ковалев. Он слушает разговоры, в его упорной башке появляются новые мысли, но он смеется над ними, он не сдается, он едет в Минск, он снова ворует, он едет в Ленинград.

Потом в Пермь. Оттуда в Свердловск. Здесь, на вокзале, он был арестован.

Вы еще прочтете о его судьбе.

…В углу ожидального зала трое мужчин сидят вокруг сложенных в кучу корзин и узлов. Они наклонили головы друг к другу. Разговаривают вполголоса, не спеша. Выражение их лиц сходно. Это лица грубо насмешливые, с оттенком странной постной наглости. Их разговор невозможно услышать. Если вы приблизитесь к ним, они сразу подозрительно замолкают и холодно смотрят на вас в упор.

Это не воры. Они стерегут свои узлы с заботливым усердием собственников. Вот один из них показывает какие-то бумаги. Вот другой пишет письмо. Что это за люди? О чем пишет этот человек?

В Минусинском округе у баптиста, арестованного за кулацкую агитацию, нашли письмо следующего содержания:

«Мир вам и радость от господа нашего Иисуса Христа. Объединитеся духом божиим и пойте аллилуя. Письмо я ваше получил, дорогой брат Андрей, которое вы писали, чи можно купить дешево в нашем райони. У Летках хлеба бывает на базаре и продукты, сколько хоч, а бы деньги. В Старой Басани 5 рублей пуд мясо, волобоина 25 копеек 1 фунт, в Згуровке 4 рубля мука житня. Чем дальше в степ — дешевле. Бывает мука на 2 рубля и на 1 рубль, только трудно провезти — строго — спекуляция воспрещается, и все-таки возят и ловятся и штрафуют и судят торговцев, так что, я думаю, и у вас тоже советская власть и законы одинаковые… Мы поем с женой псалом 528: голос веры, летит безжалостное время. Коллективизируют везде, и нет спасения, кто богаче. Я пока, слава богу, жив и здоров по милости господней и стою у ворот Содома, чего-то ждем…»

У бывшего председателя колхоза в деревне Лыково, Каширского района, арестованного в марте 1931 года, отобрано такое письмо:

«Дорогой сын, сообщаем тебе, что входим в колхоз, со всех сторон теснят, приезжай скорей, а то в колхоз не принимают, говорят, вы имели наемный труд, а мы говорим — у нас в кооперации Петр. Целуем несчетно раз. Твои родители».