Нина Соротокина - Императрица Елизавета Петровна. Ее недруги и фавориты

Гросс-Егерсдорфская победа его буквально оглушила и своей неожиданностью, и последующими за ней карами. Право, здесь уже не знаешь, гордиться ли военным успехом или проклинать судьбу, что удалось в пух разбить непобедимых пруссаков. В Петербурге его предупреждали: быть осторожным, самому в битву не вступать, особенно когда не знаешь точных сил противника. Апраксин и не вступал, прусский генерал Левальд сам напал на нашу армию, а что нам оставалось делать, как не защищаться? Началась страшная битва, исход которой решили русские запасные полки. Они стояли за лесом и, наскучив там стоять, вступили в битву и выиграли всю баталию.

После знатной победы под Гросс-Егерсдорфом 13 сентября Иностранная коллегия получила с полей сражений указ, в котором сообщалось, что де, наша армия «далее маршировала», надеясь дать вторично баталию, «но неприятель, несмотря на свое весьма выгодное и весьма крепкое за рекою Алом положение, не отважился обождать атаки, но паче скоропостижно под пушки Кенигсберга ретировался, оставляя повсюду знаки крайнего и беспримерного свирепства над собственными своими подданными и лишая своих последних пропитания». Кажется, преследуй противника и добей его! Ан нет… «А как потому нашей победоносной армии в дальнейшем марше недостаток в провианте и фураже причинен, да оттого и подвоз оного труден стал, то наш генерал-фельдмаршал Апраксин за нужное рассудил вместо того, чтоб дальнейшим в разоренную землю вступлением известному голоду подвергнуть армию, поворотиться на время ближе к магазинам, лежащим по реке Неману, дабы там, оставя больных и прочие в походе обеспокоивающие тяготы, вновь с лучшим успехом продолжать свои операции, как то вскоре самым делом показано будет».

Что тут началось! «Вместо того чтобы преследовать врага, Апраксин отступил. Это измена!» – кричали наперебой союзники. В Петербурге отступление Апраксина объяснили по-своему. Он повернул к русским границам, потому что его упредили о болезни государыни и возможной смене правителя. Но кто упредил? Кто приказал? Общественное мнение указывало пальцем на Бестужева и молодой двор.

Екатерина II в своих записках по-своему объясняет этот феномен. Она пишет, что непонятное отступление Апраксина «было похоже на бегство, потому что он бросал и сжигал свой экипаж и заклепывал пушки. Никто ничего не понимал в этих действиях; даже его друзья не знали, как его оправдывать, и через это стали искать скрытых намерений. Хотя я и сама точно не знаю, чему приписывать поспешное и непонятное отступление фельдмаршала, так как никогда больше его не видела, однако я думаю, что причина этого была в том, что он получил от своей дочери, княгини Куракиной, все еще находившейся из политики, а не по склонности, в связи с Петром Шуваловым, от своего зятя князя Куракина… довольно точные известия о здоровье императрицы, которое становилось все хуже…» В изъятом у Апраксина архиве упомянутых Екатериной писем не оказалось, но от нее были три письма к фельдмаршалу. В последнем письме великая княгиня по просьбе Бестужева заклинала Апраксина «повернуть с дороги и положить конец бегству, которому враги его придавали оборот гнусный и пагубный».

По приказу императрицы из Петербурга было послано письмо к Фермору с приказом объяснить поведение фельдмаршала Апраксина и «отвечать откровенно по пунктам о положении в армии». Фермор ответил с полной откровенностью, что положение армии после баталии было плачевным, опять же «дожди и великие грязи, лошади в полную худобу пришли… и валиться начали», посему решили «армию на зимние квартиры в неприятельской земле расположить, пока неприятельская армия совсем разбита или прогнана не будет, способов представить не можно, кроме предпринятых по крайнему разумению от всего генералитета».

Понятно, что приказ отступать был сделан не Апраксиным лично, а военным советом, но для того, чтобы успокоить союзников, Елизавета должна была пожертвовать своим фельдмаршалом. Петр Шувалов защищал Апраксина из последних сил, Бестужев предал своего бывшего друга и настаивал на немедленной его отставке. Апраксин сдал свои полномочия англичанину графу Фермору – как показало время, толковому инженеру, но неопытному полководцу. Армия искренне скорбела об отставке Апраксина. Особенно печалились солдаты. В архиве кн. Воронцова сохранилось письмо асессора Веселицкого, который пишет: «Они себе за крайнее несчастье поставляют, что такого главного командира, которого весьма любят и почитают, лишились; они друг к другу сими экспрессиями прямо отзываются: “В кои-то веки Бог нас было помиловал, одарил благочестивым фельдмаршалом, да за наши грехи опять его от нас взял. А от нечестивых немцев какого добра ждать? Ведь одноверцы: ворон ворону глаз не выклюет…”».

Апраксину было предписано выехать в Петербург, но до столицы он не доехал, его задержали в Нарве под домашним арестом. Здесь же у него забрали его архив. В конце декабря он не выдержал неопределенности своего положения и написал письмо императрице: «Последнейший ваш раб, представя бедность моего состояния, в котором я, бедный, чрез шесть недель здесь пребывая, не только совсем своего лишился здоровья и потерял разум и память, но и едва поднесь мой дух сдержаться во мне мог, и поднес едва ногою владеть могу, приемлю дерзновение, не принося никаких оправданий, высочайшего и милосерднейшего помилования просить…» Далее Апраксин именно оправдывается: «…и то могу донести, что во всей армии не было ни одного такого человека, который бы не хотел пролить последней капли своей крови за соблюдение высочайших интересов и во исполнение воли вашего величества…», и главный советчик его был Фермор, и все они решали правильно, а других советов не имели.

Апраксина содержали как пленника, потому что он должен был выступить в качестве свидетеля уже не по поводу Гросс-Егерсдорфской битвы и ее последствий, а по другому, куда более важному вопросу. В январе 1758 года в Нарву приехал начальник Тайной канцелярии Александр Шувалов. Приехал он не для допроса, а для приватного откровенного разговора. Апраксин поклялся, что никакой тайной переписки с молодым двором не вел, а отступила армия не по чьему-либо наущению, а из-за крайней необходимости. В феврале был арестован Бестужев, и об Апраксине забыли. Его перевели поближе к Петербургу, в местность, называемую Три Руки. Последние дни жизни Апраксина окутаны туманом. Я не знаю, стали ли снимать с него допрос на мызе Три Руки или отвели в тюремные палаты. Известно только, что, выслушав первый же вопрос, Степан Федорович потерял сознание и через четыре дня умер, диагноз – апоплексический удар. По одним сведениям, это случилось в 1759 году, Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона утверждает, что Апраксин умер 26 августа 1760 года.