Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

Подружки Веркины, не решаясь приблизиться, искренне возмущались наверху:

— Глянь, чо делает! Глянь, чо делает! А?

Как будто то, что делали они перед этим, валтузя слабую городскую бабенку, было законно, правильно и даже очень благородно. Возмущение свое они раскидывали пригоршнями, только ни одна не решилась спуститься. Дождались, пока Верка, путаясь в разорванном подоле, пустилась наутек.

Надежда поднялась по другому склону, выходившему на святой колодец. Никто ее не преследовал. Возле колодца она умылась, стерла кровь.

Ни дороги своей, ни слез пролитых она не хотела помнить. Все переплавилось в какое-то слепое чувство отчаяния, которое она запрятала в самый дальний и темный уголок души.

— Чегой-то с тобой? — поинтересовался на другой день Иван.

Стараясь не выдать своих чувств, она смотрела на Ивана прямо, сквозь закипающие слезы:

— Подружки твои, стервы.

Она ждала, что ее защитник расправит могучие плечи и отправится наводить порядок.

Ничего подобного не случилось. Иван остался спокоен, даже равнодушен. Это была страшная минута.

— Небось, Верка Мозжухина подбила, — беззлобно произнес он, будто участие Верки оправдывало других подружек и саму рыжуху.

— Уж не знаю, кто подбил, — сказала она дрогнувшим голосом. — Но старались все одинаково.

Иван развернул ее к свету.

— А у тебя брови красивше стали, — сказал он. — А глаза? Глаза-то целы? Да ты у меня просто красавица.

Иван смеялся, а Надя плакала.

Событие, никак не отмеченное Иваном, имело, однако же, дальние последствия. Меньше всех нажилась на этом Меланья. Где бы ни случилось ей быть — на скотном, в клубе, в продуктовой лавке, — везде она завершала свой рассказ о бабьей драке одинаковыми словами:

— Поделом ей! Ох, поделом!

Но сочувствия встречала мало, отклика не находила, потому что со своей вестью везде опаздывала. И оттого злилась еще пуще. Хотя с Надеждой стала здороваться почтительнее, точно палка с аносинского оврага и по ней погуляла.

Тетка поступила иначе. Узнав о выходке деревенских девчат, она сперва возмутилась, потом начала ругать Надежду. Но быстро опамятовалась: новый повод уберечь племянницу, а заодно избавиться от нее, сам шел в руки. Надеждины родители не подавали о себе вестей. И Людмила Павловна взялась за дело со свойственной ей энергией. Навестила кое-кого из друзей, разведала возможности. И — само собой — уцепилась за самую первую. На лесопилке возле Минска, где работал знакомый прораб, нашлась должность в медпункте. И Людмила подоспела со своим предложением в самый раз. Надежду оформили в один день. Дали временное жилье, что по тем временам, как, впрочем, и по любым, считалось невероятной удачей. Поселили новенькую медсестру в бывшей конторе склада, ветхом домишке со стенами в одну доску и щелями на северную сторону. Известно — сапожник без сапог. Так и лесовики пожалели досок для собственной конторы. Состряпали за час, а просидели целых два года. В жару там еще можно было находиться, но в зимнюю стужу ветер пробивался в щели с таким неистовством, что даже бывалые люди не выдерживали.

Но одно дело — обиход конторского жилья, другое — устройство девичьей светелки. Тут заботливые бабьи руки способны творить чудеса. Не прошло и недели, как вместо старых темных стен появились, высветляя комнату, нарядные обои. Доски на полу были вымыты. На окнах, пропуская солнечный свет, заколыхались занавески веселого салатового цвета. Обшарпанный канцелярский стол выбросили на помойку и сожгли вместе с ключами, не подходившими к замкам. Установили тонконогий, домашний. Взамен искалеченных стульев раздобыли табуретки. А главное, поставили широкую кровать. Не обошлось, конечно, без связей Людмилы. Но все устройство уютного гнездышка не стоило бойким родственницам ни копейки, чем тетка, естественно, гордилась. Несколько раз она ночевала у племянницы и не могла собой нахвалиться.

Вместе они ходили на базар, ездили в центр города, гуляли по улицам. Хотели обойти все музеи, но ограничились историческим. Остальное оставили до будущих времен, которые представлялись еще более радостными и благополучными.

Однажды, возвращаясь с базара, Надежда заметила в промчавшейся черной машине знакомый силуэт. И остановилась с бьющимся сердцем. Силуэт покачнулся, словно тоже узнал и заинтересовался. И что-то грозное почудилось ей в нем.

Зато тетка в тот же день явилась окрыленная и какая-то необыкновенная. Загадочно улыбаясь, посмотрела на племянницу. Потом отвернулась к завешенному окну и обронила только одно слово:

— Нашла!

Начало мая было таким теплым и ясным, словно пришел июнь. Восьмого числа, в свой день рождения, Надежда искупалась в речке, чего никогда не делала прежде в такую рань.

Это и был подарок. Других не ждала. И не обиделась, когда приехавшая тетка ничего не сказала про день рождения. Отца с матерью не было рядом. Кто еще мог об этом помнить?

Наде хотелось побыть одной. Но Людмила Павловна завертела все по-другому.

— Как живешь? — спросила она, оглядывая постель. — Надеюсь, не все местные кавалеры побывали тут?

С некоторых пор тетка повадилась ездить в город по делам. Напряженная веселость не сходила с ее лица, и Надя вдруг подумала, что тетка имеет какую-то важную, сокрытую ото всех цель. И влекут ее в столицу не дела и не забота о племяннице.

Через полчаса они уже ехали в автобусе к центру, переговариваясь о мелочах, которые для Надежды ничего не значили, но, как она чувствовала, для тетки имели какой-то затаенный смысл.

— К лету сошью себе сарафан, — сказала Людмила Павловна. — Есть хорошая портниха. Учти! Ивана давно не вижу, — добавила она безо всякого перехода. — Так что привета не будет.

— А я и не жду!

Надя пожала плечами, однако вспыхнувший румянец ясно показал, что сведения эти ей не безразличны. Надя отвернулась, и это позволило тетке лишний раз приглядеться к ней внимательно. Она критически оценила навязанную ей племянницу, но все же ее привел в восхищение юный лик. Глаза, губки, носик — все достигло в этот краткий миг своих совершенных форм. Людмила Павловна подумала, как роскошно одарила природа женщину и как мало та успевает взять в этой быстротекущей жизни. По существу, в личном плане Надя повторяла ее, теткин, путь, в котором было много одиночества. Молоденькая Люся тоже влюблялась безоглядно, смело, но ни один мужчина не оценил ее искренности. А брали, не считаясь с ее сердцем. Мысль эта то и дело возвращалась, когда они ходили по магазинам, рассматривали шифон и ситец, бахрому для скатерти или занавесок. Тетка все хвалила и ничего не покупала.

— Очень веселенький ситец! — говорила она. — И дешево. Но мы посмотрим в другом месте.