Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

Некоторые из них, еще вчера млевшие от близости высоких чинов, сегодня сидели, как нашкодившие ученики, или заглядывали в глаза сослуживцам, точно там, в этих глазах, заключался ответ на кошмарные вопросы и надежда на спасение.

Штаб кипел. И… бездействовал. Приказы по большей части не доходили в сражающиеся войска. Директивы из Минска выстреливались в воздух. Но обратной связи не получалось. И это чувствовалось всеми.

Телефонная проводная связь, работавшая безукоризненно в мирное время, отказала в первые мгновения войны, а если быть точным, задолго до ее начала — за несколько часов. В ночь перед вторжением на сотнях километров телефонные линии были повалены просочившимися через границу диверсионными группами. У немцев в это время четко действовала радиосвязь, которая в Красной Армии едва разворачивалась. Хотя важность радиосвязи накануне войны понимали все.

Что делает войско грозной силой? Помимо оружия? Связь! Возможность энергичного взаимодействия, маневра. Без этого любое оружие теряет изначальную мощь, а часто превращается в обузу, мешающую бежать.

Извечная привычка российских чиновников к спокойной жизни, свойственная и высокопоставленным военным лицам, не впервой ставила многочисленную, насыщенную оружием армию на грань поражения. Трагедия, слезы и боль миллионов людей, обреченных на гибель, огромные пространства, захваченные врагом, сожженные города и села оправдывают и более резкие слова в адрес российских вседержителей. Сколько еще и дальше будет русский человек пугаться и терпеть от неразберихи и жалкого лепета, который начинают издавать с приходом беды всевластные обеспеченные начальники, еще накануне сиявшие уверенностью и благочестием?!

Какое вторжение еще придется пережить подобным же образом, как это было страшным летом сорок первого?

Ну, кажется, будь солдаты трусами, будь народ жалок и податлив оккупанту. Так ведь нет! Передовые заставы насмерть схватились с наступающим врагом при полном его превосходстве. Без патронов, без артиллерийской поддержки. Не говоря уже про небо, откуда сыпались бомбы. А начальство металось, отдавало истерические приказы, которых никто не слышал. И покуда позволяла обстановка, боролось с трудностями единственными средствами, которые имелись в избытке, — озабоченностью и недоумением.

Заспанный, но свежевыбритый и даже щеголеватый заместитель командующего Иван Васильевич Болдин явился в штаб по вызову на рассвете. Еще не чувствуя беды, но мысленно поругивая командующего, он, тем не менее, успел выпить дома чашечку кофе. Поэтому, несмотря на усталость и недосып, выглядел отдохнувшим.

В кабинете командующего, кроме хозяина, на него испытующе глянули еще два человека, без которых не могло состояться ни одно обсуждение, — полноватый задумчивый корпусной комиссар Фоминых и вытянутый в струнку невысокий немногословный начальник штаба генерал-майор Владимир Климовских.

Хозяин кабинета, похоже, не ложился. Заросшее щетиной лицо с темными подглазьями многое сказало Ивану Васильевичу, и все же он, чтобы начать разговор, спросил бодрым, как было принято, голосом:

— Случилось что?

Павлов растер небритую щетину ладонью и неожиданно широко улыбнулся, словно показывая, что сохраняет характер и самообладание, несмотря на странные обстоятельства.

— Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Звонил из 3-й армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова. Бомбят Гродно, штаб армии.

— А насколько точны эти данные? Какие сообщения от частей, прикрывающих границу?

Лицо начальника штаба стало еще темнее и непримиримее. Вид его можно было истолковать как упрек всем вышестоящим эшелонам военной власти: «А я говорил, предупреждал… не послушали! Боевую готовность надо было объявлять вчера». Но сказал другое резким тонким голосом:

— Связь с частями по проводам нарушена. Перешли на радио! Две армейские радиостанции прекратили работу. По-видимому, уничтожены.

Нагнув голову, Павлов оглядел собравшихся и остановил свой взгляд на Болдине. По-видимому, упрекающий тон начальника штаба был неприятен и ему.

— Перед твоим приходом, — сказал он Болдину, — звонил из 10-й армии Голубев, а из 4-й — начальник штаба Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы повсюду бомбят.

Фоминых зыркал глазами из угла, обдумывая свою возможную судьбу, вызов в Москву, ответственность и наказание. Ибо чувство вины было присуще всем. Удар немцев был страшным, внезапным. Но надежда на сопротивление жила.

— Из Белостока сведения неутешительные, — произнес он негромко. — У нас вся надежда была на проводную связь. Но телеграфные столбы повалены на протяжении десятков километров. В разных местах. И восстановить связь практически невозможно. Тем более под бомбовыми ударами. Самолеты расстреливают мирное население. Гоняются за отдельными машинами.

От Фоминых мало что зависело. Но и к нему прислушались.

Павлов, стоя над картой, размышлял:

— Так это война или крупная провокация?

— На такую провокацию надо бы уже и отвечать, — обронил корпусной комиссар. — Они летают, а мы не бьем. Вот и дождались. Наглость…

Он все еще сохранял свежие мозги и выспался сколько-нибудь, в отличие от остальных.

— В нерешительности нашей тоже заключался глубокий смысл, — резко ответил Павлов. — Вам это известно, как члену Военного совета, не хуже, чем другим. К будущей весне мы бы имели шесть механизированных корпусов. А сейчас? Четыре корпуса на бумаге и два неукомплектованных. Танки старые. Из них по воробьям стрелять. В лучшем случае пехоту можно положить. Но против немецких танков они слабоваты.

— У нас есть и КВ, и Т-34, — возразил Фоминых.

— Сколько? Десятая часть! — Павлов резко повернулся к нему. В другое время он бы не обратил внимания на слова корпусного комиссара. Но теперь значение менялось. — Это, конечно, сила! Но десятая… Пока не ясны масштабы провокации, нам отвечать нельзя. Москва строго спросит. И расчет у нее эпохальный. Мы все…

Дверь открылась, и в кабинет, печатая шаг, вошел низкорослый, плотно сбитый начальник разведки Блохин. Генералы замолкли в напряжении, не спуская с него глаз.

— Это война, Дмитрий Григорьевич, — негромко произнес Блохин, окинув при этом быстрым взглядом начальника штаба и корпусного комиссара. — По нашим данным, против войск Западного округа с немецкой стороны перешли в наступление тридцать пехотных дивизий, пять танковых, две моторизованные. Пять авиационных и сорок артиллерийских полков. Войска Западного округа…

— Теперь надо говорить «Западного фронта», — поправил Фоминых. — О немцах сведения слишком точные, чтобы можно было принять их на веру.