Александр Ржешевский - Вторжение. Судьба генерала Павлова

— …Но никаких частей в районе Ораны найдено не было.

6-й мехкорпус первой задачи не выполнил. Голубев в атаку его не пустил. Корпус переменил район сосредоточения.

Следователь: Меры эти вы считали достаточно исчерпывающими, чтобы восстановить положение?

Павлов: Нет, недостаточными. Но большего я не мог ничего сделать, так как частей у меня не было.

Следователь: Выступавшая против вас группировка противника была вам точно известна?

Павлов: Нет, не точно. Данные уточнялись в процессе боя и авиаразведкой…

Я затребовал радиостанции из Москвы самолетом. Москва сначала не отвечала. После повторных требований ответила, что выслала 18 радиостанций. Но до моего ареста эти радиостанции получены не были…

«Претензии, претензии, — подумал Мехлис, наливаясь раздражением. — А сам что?»

…Самолеты подняться не могли, так как новой техникой в ночных полетах не овладели…

«Так кто должен был овладевать? Летчики или самолеты?»…

… 23 июня 6-й мехкорпус имеет ¼ заправки.

Дальше Барановичей горючее продвинуться не могло из-за бомбежки.

Авиация противника во второй день потеряла 27 самолетов.

Выводы второго дня: противник быстрыми темпами продвигался в Брестском направлении.

Чтобы избежать быстрого темпа наступления, мною была брошена вся наличная бомбардировочная авиация исключительно для бомбежки в район Кобрин.

Следователь: Какие результаты?

Павлов: Результаты те, что противника мы сдержали на сутки в районе Береза — Картузка.

Этой группе было приказано разыскать маршала Кулика. Послано большое количество делегатов обходными путями на машинах.

В дальнейшем основной задачей ставилось — любыми мерами и любой ценой разыскать, где находятся наши части. Сбрасывание парашютистов в районе с задачей вручить зашифрованную телеграмму или передать на словах направление отхода. Проволочная связь совершенно бездействовала.

Степень истощения начальника штаба генерала Климовских была настолько велика, что мне лично приходилось записывать распоряжения себе в блокнот и проверять.

Основной причиной бед считаю огромное превосходство в танках и авиации.

Сведений о потерях людей и материальных потерях у меня нет.

Остались в окружении часть 3-й армии и часть 10-й армии. Судьбы их мне неизвестны.

Литовские части воевать не хотели. После первого нажима перестреляли своих командиров и разбежались. Это дало возможность немецким танковым частям нанести мне удар с Вильно.

Никогда ни в каких заговорах не был.

Допрос окончен в 16 час. 10 мин.

Записано с моих слов правильно. Мною прочитано.

Д. Павлов

«Да-а… Сталин, конечно, такую работу не похвалит», — подумал Мехлис.

В это время зазвонил телефон. Знакомый хрипловатый голос поинтересовался:

— Ну как, Лев Захарович?

Вспыхнувшее раздражение помешало Мехлису выговорить первые слова. Он остудил себя и произнес размеренным четким голосом:

— Ваши ребята не умеют работать, по-моему. Кому нужна эта история? Немцы рвутся к Смоленску, потому что этот так называемый полководец открыл врагу фронт. А ваши следователи выслушивают байки о том, как хорошо он себя вел. Кому это нужно? Требуется выявить связи, признание. Кто еще входил в заговор. Или ваши работники не замечают орудийной пальбы, которая движется в глубь России? Не слышат стонов женщин и детей? Или они думают, что Красная Армия развалилась сама под ударами превосходящих сил? В таком случае они большие враги, чем Павлов.

Не выслушав ответ, Мехлис бросил трубку.

Дмитрий Григорьевич Павлов, бывший командующий, человек, отрешенный от любых гражданских прав, лежал в тяжелом забытьи, но быстро поднялся, когда в камеру вошли трое. В том страшном, запредельном для человеческого существа состоянии он сразу подумал об избавлении, о чудесном восстановлении справедливости — вот, мол, Сталину доложили, Сталин прочитал и понял, что надо выручить своего командующего, вернуть ему все награды, и «Золотую Звезду», и звание. Потому что этот самый Павлов верно числится среди самых преданных и честных людей. Подумалось даже о возможной встрече с семьей. И подступившее к горлу рыдание от самой такой мечты и возможности смешалось со словами:

— Я так надеялся…

Страшный удар оторвал его от земли. Крепкая шея и крепкая голова выдержали, он не потерял сознания. Даже мысли о семье еще не сразу ушли, только потускнели. И облик Сталина, спасителя, вершителя, опять возник перед глазами. И когда удары посыпались на него со всех сторон, после каждой вспышки боли он думал: Сталин… Сталин…

Через несколько минут он лежал на мокром полу, захлебываясь кровью, и уже не сознание сохранялось в нем, а крохи жизненных искр.

Не человеческое — крокодилье рыло с немигающими глазами склонилось над ним.

— Будешь признаваться, гадина? Сам помрешь, дочь твою притащим. Небось, помнит, кто приходил к тебе, кому звонили. Имена! Даты!! А забудет, у нас есть средства. Тут и до расстрела недалеко. Ей уже двенадцать лет. И она будет отвечать по всей строгости закона. Знаешь новый закон! Потом притащим еще жену. И сына. Всех поставим перед твои глазоньки, пока они не заплыли.

Лязгнула железная дверь. Стряхивая кровь, трое вышли из камеры. Но Павлов уже не слышал наступившей тишины.

На другой день его, как был, неумытого, окровавленного поволокли на допрос. И хотя он держался и старался не шататься, это был уже другой человек, ничего не имевший общего с тем, который давил немецкие танки в Испании и потом в июньские дни метался по штабу, мчался в Барановичи, пытаясь задержать наваливающийся на него неостановимый стальной вал.

Теперь это был как бы человек без кожи, с вывороченными мозгами, который боялся любого прикосновения и со страхом глядел на приближающегося следователя.

Мехлис читал документы.

от 9 июля 1941 г.

Допрос начат в 12.00

Павлов: Анализируя свою прошлую и настоящую деятельность, я счел необходимым рассказать следствию о своих предательских действиях по отношению к партии и советскому правительству.

…..

Допрос окончен в 15 час. 10 мин.

от 11 июля 1941 г.

Допрос начат в 13 час. 30 мин.,

окончен в 19 час. 10 мин.

О Мерецкове, Уборевиче, Тухачевском.

«Старые имена, — подумал устало Мехлис. — И большинство мертвецов. Новых имен нету».

Он обратил внимание, как изменился характер подписи на допросах.

На первом стояло твердое: Д. Павлов.

Потом (на втором) — росчерк, в котором фамилия едва угадывалась.

А после третьего допроса — лишь слабая закорючка и след крови.