Андрей Буровский - Крах империи (Курс неизвестной истории)

Действительно: в ноябре 1918 — январе 1919 года в Германии произошла Ноябрьская революция, создавались солдатские и рабочие Советы. Эту революцию подавили достаточно быстро, но тут же, 13 апреля 1919 года, вспыхнула Баварская советская республика. С 1 по 5 мая в Мюнхене шли уличные бои между коммунистами и войсками, верными присяге.

Глава БСР Эйген Левине — русский еврей, родившийся в Петербурге, — был расстрелян по приговору военно–полевого суда.

Другой главарь, Макс Левин, после поражения Баварской советской республики жил в Москве, занимался историей. Как будто даже имел ученые степени.

В Венгрии 133 дня, с 21 марта 1919 года, существовала Венгерская советская республика. Бэла Кун бежал в советскую Россию, где, помимо всего прочего, прославился чудовищной резней белых в Крыму.

Словацкая советская республика возникла в зоне, захваченной венгерской Красной армией 16 июня, и пала 7 июля 1919 года, сразу же после отхода венгерских войск. Но получается — и в Словакии мелькнул этот зловонный метеор.

Даже в странах, счастливо избежавших советского эксперимента, фашистские правительства прямо вырастали из социал–демократии или из общего дружного противостояния коммунистам.

В Болгарии Владайское восстание 1918 года стало началом фактического двоевластия. Восстание, декларировавшее создание демократической республики, удалось подавить, но по всей стране искрило и кровило — вплоть до 9 июня 1923 года, когда фашистский переворот во главе с Цанковым установил хоть какой- то порядок.

Вождь болгарских коммунистов Димитров тоже сбежал в Москву.

Италия 1922 года: фашизм прямо вырастает из социализма.

Польша: режим Пилсудского прямо вырос из социал–демократии.

Испания: гражданская война белых и красных идет несколько лет, с 1936 по 1939 год, и завершается поражением красных.

Даже в сверхблагополучной, до невероятия стабильной Британии в 1926 году состоялась всеобщая забастовка, которая вполне могла бы перейти и в вооруженное восстание. Бог упас — но и Британия была близка к этому ужасу.

Несомненно, общественная несправедливость — и капитализма, и пережитков сословного строя — вызывала возмущение. Война обесценила человеческую жизнь, заставила иначе смотреть на возможность быстрой смены условий человеческого существования.

Но для разных людей выводы из этого были разными. Для одних это было причиной исправлять и совершенствовать этот мир, для других — зачеркнуть все прошлое, начать с чистого листа, начать строить некое выдуманное в лабораториях, высосанное из пальца общество.

«Сходство англичан с нацистами проявляется даже не столько в конкретных аргументах, сколько в подходе к вопросам, в готовности разорвать все культурные связи с прошлым и поставить все на карту ради одного эксперимента» [92, с. 203].

Так писал Хайек в своей знаменитой книге, которая впервые вышла в 1943 году (и вызвала возмущенные вопли англичан).

Вопрос в том, что в разных народных культурах различно это соотношение — стремление к стабильности и готовность к суперсмелым экспериментам. Искус коммунизма был везде. Мы видели, что по всем странам Российской империи прокатился вал установления советской власти. Советы создавались везде; гражданские войны прогремели не только по Германии и Венгрии, но и по Финляндии, Литве, Украине, Грузии, Эстонии. В Польше, как считают очень многие, опасность победы советской власти сняла только угроза завоевания со стороны советской России. Против традиционного врага объединились и верхи и низы общества, и «хамы» и «ангелы» [99, с. 12–16].

Так что результаты этой борьбы оказались разными… И по очень различным причинам.

Все страны Российской империи выбирали свое будущее. Везде, кроме Великороссии и Белоруссии, выбор оказался не в пользу коммунистического эксперимента. На Украине все было очень похоже, и «чисто украинский» анархист Нестор Махно писал в характерном стиле:

«Напрасно она (рада. — А. Б.) в угоду буржуазии, изменив своим принципам в области земельной политики, признала право частной собственности на 30–40 десятин. Буржуазия, увлекшись своими временными победами над революцией, над носителями ее идей — революционными тружениками деревни и города, не удовлетворилась этой позорной изменой рады трудящимся. При поддержке грубого юнкерства буржуазия свергла раду и поставила на ее место своего представителя в лице гетмана Павла Скоропадского» [100, с. 5]. Он был врагом и частной собственности, и шовинизма, этот Нестор Махно! «Революция на селе принимает явно противовластнический характер… В этом залог того, чтобы вновь организовавшаяся Украинская шовинистическая власть в Киеве останется властью только Д1IЯ Киева. Крестьянство за ней не пойдет, а опираясь только на отравленный и зараженный властническими началами город, она далеко не уйдет» [100, с. 157]. Но и на Украине спор двух цивилизаций решился не в пользу коммунизма.

Приходится сделать вывод, не особенно приятный для русского человека, но ведь и правда получается — коммунистический эксперимент победил только в Великороссии и в Белоруссии. И оттуда, из этого ядра Российской империи, пошли зловещие импульсы по всему телу бывшей Российской империи: то Красная армия поддержит своих в Финляндии, Венгрии и в Латвии, то без всякого приглашения вторгнется в Польшу — с тем, чтобы установить в ней советскую власть и ворваться в Германию — незваными помощниками в решении германских проблем.

И второй вывод, тоже не способный наполнить сердце восторгом: получается, и в самой Великороссии коммунисты не победили бы, не сумей они бросить «наряду с маленькой армией русских рабочих… в революционные битвы неисчислимое множество народов, жаждущих освобождения» [101, с. 11].

Действительно: что, если бы в сентябре–октябре 1919 года эстонские войска шли вместе с ИЯ. Юденичем до конца, до Петрограда? А в это же самое время с севера на Петроград ударил бы Маннергейм? Что, если бы украинцы и поляки действовали бы вместе с Деникиным? Если бы Деникину не нужно было держать особые войска против независимой Грузии?

Белые говорят о восстановлении империи совершенно откровенно, и когда Карл Маннергейм обращается к Деникину с предложением о совместных действиях против большевиков — пусть только Анатолий Иванович признает отделение Финляндии от Российской империи, вежливый, толерантный А. И. Деникин всерьез заявляет, что повесит первым, конечно, Ленина и его сообщников, но вторыми то будут именно члены правительства независимой Финляндии.

Большевики же делают вид, что готовы отпустить нерусские народы из империи, и, даже посылая войска, легко признают права на независимость… хотя и всякий раз именно советских, то есть политически: родственных, республик. Возможно, права Элен Каррер д'Анкос: «Гениальность Ленина в том, что он уловил размах этой тяги к освобождению» [101, с. 11]. Впрочем, представления о гениальности могут быть весьма и весьма разнообразными.