Георгий Метельский - Доленго

В чемодане у него лежал штатский простенький костюм, он переоделся и пошел в ближайшую корчму. Стояла темная звездная ночь, город не освещался, и все, кто побогаче, ходили по улицам с фонариками.

Корчма помещалась в деревянном двухэтажном доме, с передней стороны дома была прилеплена деревянная крытая галерейка - за ней жил хозяин с семьей, а сам трактир помещался внизу. Оттуда доносились нетрезвые голоса, песни... Сераковский с трудом нашел свободное место, сел и заказал ужин. Его быстро привес хозяин-еврей с грустными усталыми глазами.

- Скажите, любезный, хорошо ли, плохо ли живут в здешней роте? спросил Сераковский напрямик, но хозяин ответил уклончиво - посоветовал нанять фактора, который все мигом разузнает.

- Не слушайте вы его! Зачем вам фактор, господин хороший? - встрял в разговор аккуратненький старичок, похожий на отставного чиновника. - Вы сами извольте полюбопытствовать, как тамошние унтер-офицеры табачок заключенным продают. Один унтер продаст пачку да тут же другому унтеру скажет, тот и отберет - табачок-то запретный плод у несчастненьких! - а отобрав, тут же продаст еще одному арестанту. И тут же, имейте в виду, известит того, кто вместо него заступает, третьего унтера, значит. Так и идет по кругу пачка, раз десять обернется. Унтеры сами-то ее и выкурят в конце концов.

- А розги, отец, здесь в почете? - спросил Сераковский.

- В почете, господин хороший, в почете... Табачок-то не только отбирают, еще и секут за него, двадцать розог дают. И за водочку секут. Ее-то, родимую, в ружейном стволе проносят.

- Как так? - Сераковский сразу не понял.

- Проще простого, господин хороший. Нальет в ружейный ствол часовой и несет несчастненьким, за мзду, понятно. Без малого полштофа в ствол помещается.

- А еще про что-нибудь, отец, - попросил Сераковский.

- Много рассказывать - как бы в беду не попасть. Но уж так и быть, кое о чем поведаю. Так вот полюбопытствуйте вы у господина генерала, чьи это свиньи в цитадели содержатся. И по какой такой причине лучше, чем арестанты, кушают свиньи-то.

Утром Сераковский нанял извозчика и поехал в крепость. Комендантом ее был лысый высохший старичок Федор Федорович Пандель. Ни на что больше он уже не был годен и доживал свой век в крепости, обремененный огромной семьей и испытывая вечный страх, что вот-вот нагрянет ревизор, найдет неполадки и его, Панделя, заставят уйти в отставку.

По двору ходили заключенные с наполовину бритыми головами, и комендант охотно пояснил "разницу в прическах": осужденным на срок брили полголовы от уха и до уха, а всегдашним - от затылка до лба с левой стороны.

- Всегдашним? - переспросил Сераковский.

- Это кто в роты навсегда приговорен, - растолковал комендант, пожизненно то есть.

Все заключенные были одеты одинаково - в грязно-белые шаровары и куртки с черным позорным тузом на спине. Несколько арестантов, впрягшись в телегу, везли бочку с водой. Зыгмунт остановил их.

- Вы за что попали в роту? - спросил он одного из заключенных.

- За потерю тесака, ваше благородие. На полтора года.

Сераковский посмотрел на коменданта.

- Вы не помните, Федор Федорович, сколько стоит тесак?

- Копеек пятьдесят, наверное. - Пандель пожал плечами.

- А содержание заключенного в крепости в течение полутора лет обойдется казне в триста рублей. Это в среднем по империи.

Вокруг Сераковского уже собралась небольшая толпа. По тому, как почтительно вел себя рядом с ним комендант, заключенные поняли, что, несмотря на меньший чин, главным здесь все же этот капитан Генерального штаба.

- А вы за что осуждены? - спросил Сераковский у молодого красивого арестанта с цепью на ногах.

- Солдатом будучи, офицера ударил. - Арестант усмехнулся. - Должно быть, больно... Он меня "безмозглым полячишкой" обозвал.

- А вы поляк?

- Русский, с вашего позволения.

- Чего же вы ударили офицера? Обиделись, что вас поляком назвали?

- Никак-с нет. За поляков обиделся! - Он помолчал. - Я с поляками рос, друзей-поляков имел много, вот и взяла меня злость, что их так обзывают. Уж вы похлопочите за меня в Петербурге.

- И за меня!.. И за меня!.. - послышалось с разных сторон.

- Молчать! - крикнул, подбегая, плац-майор, но, увидев коменданта и незнакомого офицера Генерального штаба, пробормотал: - Извините, ваше превосходительство!.. Тот опять больным притворился. Пришлось всыпать полсотни горяченьких...

- А вам не пришло в голову, майор, что этот человек действительно болен? Вы его показывали лекарю? - спросил Сераковский.

- А зачем лекарю? Я лучше любого лекаря лодыря определю. На слух. Если кричит благим матом, когда лупят, значит, лодырь. Настоящие больные, те быстро с ног сваливаются.

Сераковский потребовал штрафной журнал, и ему принесли толстую тетрадь, испещренную фамилиями и цифрами. "За картежную игру Иванову 4-му - 50 ударов", - прочитал Зыгмунт. - "За шум в отделении - 20 ударов", "За приобретение пачки табака... - 15". Слово "удары" часто не писалось, цифра говорила сама за себя.

Били за все - за шум в отделении, за воровство рубашки у соседа, за порчу тарелки, за ссору, за намерение пронести в камеру водку, за "непослушание фельдфебелю", за то, что знал и не донес начальству на других арестантов...

Чем больше читал эту страшную книгу Сераковский, тем мрачнее становилось его лицо. "Всюду одно и то же, по всей России, - думал он. Плеть, кулак, кнут, трость, всюду кровь..."

Ни комендант, ни плац-майор так и не отставали больше от Сераковского, покуда тот ходил по крепостной тюрьме. Оба они порядочно перетрусили перед этим странным офицером, присланным самим военным министром, отвечали невпопад и всегда утвердительно: да, в баню арестантов водят каждую неделю... белье чистое... пища хорошая...

Комендант часто посматривал на часы и несколько раз предлагал пойти к нему домой "откушать", но Сераковский отказывался, говорил, что намерен отведать арестантской пищи.

- Помилуйте, Сигизмунд Игнатьевич! - Комендант взмолился. - Супруга, Анна Павловна, дочки - все ждут дорогого гостя... Обед, как на праздник, готовят.

Все-таки они пошли в арестантскую столовую, помещавшуюся в грязном и темном подвале. В углу стоял деревянный ушат, у которого хозяйничал пожилой арестант - дежурный. К нему в очередь подходили другие арестанты с мисками. Дежурный черпал ковшом какую-то серую бурду и наливал в миски.

- Давайте и мы с вами, - предложил Сераковский. - Пища у арестантов, вы говорите, хорошая...

Плац-майор, переглянувшись с комендантом, выбежал за дверь, но Сераковский сказал, что будет есть только из того ушата, который видит перед собой, и попросил налить три миски супа.

- Побойтесь бога, Сигизмунд Игнатьевич, Зачем вы старика перед арестантами позорите? - сказал комендант еле слышно. - Не могу я есть эту гадость. И вы не сможете.