Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Не докричаться в телевизор. Новость о нефтяниках-дантианцах еще три дня была самой важной, а потом сошла на нет. Растворилась.

Этот казус очень уж показателен хотя бы потому что русский человек живет в ожидании чуда.

«Сколько можно верить без доказательств! – сетует русский человек. – У моей веры уже не малый стаж, у моей веры уже маячат кризис среднего возраста, седина, негнущиеся колени, склероз сосудов. А у тех, кто не верит ни во что, кроме денег, кто исповедует нахрапистость и напор, сутяжничает, упивается властью, – собственные пароходы, и горные лыжи, всякие банкеты с сильными мира сего».

Не снискав ответа, наш человек продолжает верить в чудо.

В обычной жизни человек напоминает моллюска в раковине. Он чему-то там радуется, от чего-то печалится, покупает подешевле – и вновь радуется, вновь печалится, понимает, что его опять обманули. Радуется и печалится. Обустраивает раковину.

Каждый человек носит непроницаемую маску, обращенную ко всему миру, – это фасад, защита, броня. Суровое или улыбчивое выражение лица, уверенная или сбивчивая речь, неприступная или открытая манера держаться – вот они: фасад, защита, броня.

Нам нужна раковина, чтобы внушать опасение окружающим, противостоять внешним нападениям. Слой за слоем наша раковина нарастает изнутри, слой за слоем отшелушивается снаружи.

Каждый понимает, какова бы ни была толщина стен, все равно он остается без защиты. Поздно ночью или в блеске раннего утра, да когда угодно, придет бульдозер и сровняет твою раковину с землей. Сколько бы слоев на ней не было.

Что ты заслужил, то и получаешь, что не заслужил – тоже получишь.

Обидно?! Нет, это не то слово, чтобы передать страх и отчаяние русского человека перед тем, что может случиться в один момент.

К кому обратиться, на кого пожаловаться? К кому идти человечку?

У всех нас есть путеводные нити, но нет ответов.

Ответы дают только милиция, статистика, начальник и религия.

Но милиция, статистика, начальник и религия питают врожденное отвращение к грязноватой и однообразной массе, которая именуется населением, к которой причислено 99 % этих самых нас, русских.

Однажды и навсегда человеку приходит понимание, что в этом ресторане жизни все лишь посетители. Все без исключения. И милиция, и статистика, и начальник. И те, кто прославился умением готовить острые соусы творчества, и те, кто знаменит искусной аранжировкой политических гарниров, и те, кто ничего не сделал, и те, кто отравляет свои легкие куревом, желудок – гамбургерами а ля рюс. И те. И те. И эти. Истина бескомпромиссна и очевидна. Она состоит в том, что все рано или поздно умрут.

Чтобы избежать смерти, тебе захочется уверовать в Бога так, как этого еще никто не делал. И у тебя получится.

Затем захочется тебе на своем личном, не вычитанном из книжек, опыте и дурном примере рассказать, как плохо быть без веры. Чтобы тебе сразу поверили. И приняли то, что ты испытал. Уверовали.

Попробуй расскажи кому-нибудь о своих интригующих переживаниях – о том, что ты потерял, о том, что тебе очень больно, о том, что еле-еле выжил, – поверь, для слушателей все это невыносимо скучно. Как хочется, чтобы тебя услышали и уверовали. Сейчас я словом забью гол, с пенальти, своей личной катастрофе.

Поэтому у нас в России все новообращенные такие настойчивые, категоричные, агрессивные.

– А если Бог ко мне не придет? – спросят тебя сомневающиеся.

– Тогда наступит смерть! – бодро ответишь ты.

Хочется, чтобы это случилось незаметно...

Будет больно?

Будет быстро?

Больно не бывает по-быстрому. Больно – это всегда надолго.

Возможно, наша русская вера – это искаженное лицо надежды.

Часто ли мы, русские, ходим в церковь? На Пасху, точно. За святой водой на Крещение. В случае беды какой. Не часто. Грешны... А вот почти на всем протяжении тысячелетней истории России дело обстояло по-другому. Люди в большинстве ходили в храм не реже раза в неделю, а самые благочестивые – каждый день, непременно отмечали двенадцать главных религиозных праздников, да и неглавных набиралось немало. Постились, непременно исповедовались, причащались. Об изобразительном искусстве простой человек знал по иконам, о литературе – по житиям святых, о музыке – по церковным песнопениям. Для отдохновения души, для расширения кругозора – только церковь. Нет, конечно, в XVII веке зарождается культура светская, и все же она была достоянием очень узкого круга...

До начала XX века, похоже, ни у кого не было сомнений, что русский народ – самый религиозный в мире. А чем еще было занять русским свою душу, кроме религии? Можно спорить о том, искренняя эта религиозность или нет, внешняя или внутренняя, насколько сильны в ней элементы язычества, но сама она под сомнение не ставилась.

История говорит об этом, и весьма недвусмысленно. Вот, скажем, знаменитый труд С. М. Соловьева «История России с древнейших времен». Здесь тексты летописей, письма князей друг другу, переговоры дружин с князьями, бояр с князьями, духовенства с обществом, доклады дипломатов, полководцев. Все эти документы начинаются и заканчиваются упоминанием о Боге, во всех красной нитью присутствуют мысли о воле Божией и повиновении Ему. Каждая неудача воспринимается как наказание свыше за грехи, за каждое успешное деяние Богу возносится хвала. Князья перед смертью обыкновенно постригались «в иноки и в схиму», потому что монашеская жизнь считалась высшей, более правильной.

Об исконной русской религиозности говорила и повседневная, вошедшая в плоть и кровь, набожность простого человека, для которого смысл жизни заключался в спасении души. Каждый знал: когда входишь в дом, нужно прежде всего перекреститься на икону. И перед едой помолиться. И после. И утром. И вечером. И перед началом всякого дела. А год строился в соответствии с церковным календарем, и каждый этап сельских работ был освящен церковью.

Быть может, все эти действия выполнялись по традиции, и простой люд не вкладывал в них душу и не задумывался ни о каких высших материях? Не совсем так. Даже совсем не так. По наблюдению Бердяева, «русский безграмотный мужик любит ставить вопросы философского характера – о смысле жизни, о Боге, о вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божие». Довольно интересно такое воспоминание философа: «Никогда не забуду моих мистических бесед с простым мужиком-чернорабочим, подлинным мистиком, очень утонченным, так странно напомнившим мне по своим манерам, по своей настроенности Андрея Белого. Самые утонченные проблемы мистического гнозиса он понимал лучше, чем многие люди верхнего культурного слоя. Двенадцатилетним мальчиком пас он коров и шел по полю в яркий солнечный день. И мучили его тяжелые сомнения.