Франк Коллар - История отравлений власть и яды от античности до наших дней

Можно было бы сказать, что поэтам свойственно фантазировать и выдумывать сюжетные интриги. Однако тем же путем следовали и историографы. Средневековые хронисты объясняли смерть завоевателя исключительно отравлением. Вот, например, «Рифмованная хроника» Филиппа Мускеса XIII в. Автор без колебаний утверждает, что два вероломных раба (serfs) «отравили его своими травами» (l ’empuisnierentpar lor ierbes). Слово раб, почерпнутое из литературной традиции, восходит к Александру Парижскому. Оно позволяло объяснить подлое преступление низким проне- хождением совершивших его людей.

На обширной и впечатляющей хронике «Зерцало историческое» (Speculum histoiale) доминиканца Винсента из Бове (XIII в.) впоследствии основывались многие другие авторы. В конце четвертой книги Винсент, ссылаясь на Квинта Курция Руфа, рассказывал о смерти македонского царя. Причиной ее, разумеется, становился яд, причем автор уточнял, что Александр всегда носил на себе камень-оберег, который в ночь рокового пиршества украли убийцы.

Английский бенедиктинец XIV в. Ранульф Хигден подчеркивал в «Полихрониконе», согласно принятой формуле, что монарх был сражен «не железом, а ядом». Он испытывал такую боль, что видел облегчение в ударе меча. Он потерял дар речи и вынужден был излагать письменно свою последнюю волю. Немного раньше писал итальянский историк Феррето Феррети из Виченцы, знаток античной истории. В связи с кончиной от яда Папы Бенедикта XI в 1304 г. он излагал историю отравлений властителей. Первое место, разуМеется, принадлежало македонскому полководцу.

Петрарка, сочиняя трактат «0 славных мужах», где речь шла в том числе и об Александре, опирался на тексты римского историка 111 в. Марка Юниана Юстина и в меньшей степени — Квинта Курция Руфа. Неудивительно, стало быть, что и у него мы читаем историю об отравлении.

Историк литературы Жан Воклен (XV в.), компилируя греческий материал, составил «Книгу о завоеваниях и деяниях Александра Великого». Она предназначалась для обожавшего македонского полководца герцога Бургундского, на службе у которого находился Воклен. И только в 1468 г. португальский гуманист Васко да Люцена перевел сочинение Квинта Курция Руфа. Начался возврат к традиции, более соответствующей реальным историческим событиям. К тому времени существовал уже и латинский перевод Плутарха. Наконец, в 1624 г. в Дуэ вышло издание «Зерцала исторического» Винсента из Бове, в котором рассказ дополнялся выдержками из Плутарха и Арриана, передававшими сдержанный подход античных историков.

Итак, вплоть до революции в культуре, связанной с эпохой Возрождения, авторы дидактической прозы, историки и литераторы, поголовно разделяли версию об отравлении Александра Великого. Флорентийский нотариус Брунетто Латини, составивший энциклопедию на французском языке (1260 г.), писал: «Он завоевал 22 варварских и 32 греческих племени и, в конце концов, умер от яда, который ему предательски дали приближенные». В одной фразе широкий горизонт военных подвигов соединялся с узким домашним кругом, где героя подстерегала неумолимая смерть. В 1320–1330 гг. появился один из вариантов «Романа о Лисе» — «Лис-самозванец», своего рода размышление о дворе монарха и о власти. В нем подробно рассказывалось о кончине Александра Македонского. Автор вольно обращался со своими источниками добавляя к ним новые детали. «Прозрачный и едкий яд», приготовленный Антипатром, можно было перенести только в железном сосуде, любой другой материал он бы прожег. Яд подали жертве два виночерпия, сыновья организатора убийства. Отравленный скреб себе глотку, пытаясь извергнуть выпитое. Но тут один из виночерпиев довершил злодеяние, протянув ему перо, смазанное ядом. На эту подробность автора вдохновили не столько похожие рассказы о смерти императора Клавдия, сколько «Роман об Александре». Рассказ завершалея следующими словами: «Так он умер в Вавилоне, / Сраженный злодейской отравой и ядом, / Что поднесли ему предатели».

Уже опус Феррето Феррети показывает, что совпадения в описании смерти македонского царя, свойственные средневековым текстам, составляют своего рода архетипическую модель. Впоследствии ее будут использовать в рассказах о властителях, сраженных в полном расцвете своей славы.

Итак, миф об отравлении Александра обладал невероятной повествовательной плодотворностью и выражал вневременную склонность человеческого сознания видеть зло и тайну в тени сильных мира сего. Вместе с тем он был непосредственно связан с развитием толкования политики и власти в период от эпохи эллинизма до Средневековья. На этические и философские идеи Античности накладывалось христианское миропонимание, которое постепенно становилось центральным.

Прежде всего, отравление парадоксальным образом подтверждало могущество царя-воина, доблести которого так высоко ценились средневековым благородным сословием. Враги Александра не могли одолеть его на поле битвы. Устранить непобедимого полководца им удавалось лишь в обход правил ведения войны. Феррето Феррети подчеркивал, что яд применяют противники того, кого невозможно победить ни в каком бою. Таким образом, смерть через отравление способствовала героизации. Понимание этого обнаруживается уже у Юстина в 111 в., но распространяется, прежде всего, в средневековых текстах. «Его не мог сразить меч, но погубил гнусный яд», — разъяснял Александр Парижский. И всякий раз, когда автору нужно было восславить скончавшегося правителя, ему на ум приходила модель, связанная с Александром Македонским. В августе 1313 г., как утверждали, «не от меча, а от яда>> скончался император Генрих VII, осаждавший Сиену. В окружении усопшего очень скоро родилось сочинение «Обеты ястреба». Картина смерти монарха в нем показательно соответствует романам об Александре. Подобной интерпретации противоречит, однако, некая деталь, которая лучше заметна в изложениях античных историков: полководца отравили не внешние враги, а собственные военачальники. Это обстоятельство бросает тень на фигуру воинственного властителя.

Таким образом, связанный с Александром эпизод имел и свои отрицательные стороны. Прежде всего, он иллюстрировал идею переменчивой судьбы. Язычники поклонялись богине Фортуне, а христиане видели в превратностях судьбы волю Божию. Разумеется, гибель в бою находившегося на гребне славы монарха сама по себе демонстрировала капризы фортуны. Однако яд, разящий внезапно, настигал правителя в тот момент, когда он отнюдь не думал подвергать себя опасности. «Фортуна его вознесла, благодаря ей он и споткнется», — говорили убийцы в Романе Александра Парижского. Английский поэт Чосер, рассказывая о македонском полководце, также ставил рядом слова «яд» и «изменчивая фортуна».