Александр Яковлев - Калиостро

— Вы будете судить об этом, она вам споет…

— Я вовсе не желаю утруждать ее, а потому пусть она, окончив пение, выйдет из гостиной на балкон, сорвет какой-нибудь цветок и даст его мне… Видите… все это очень нетрудно. Только вы, господин чародей, оставайтесь здесь.

— Не только останусь здесь, но разрешаю связать меня и сторожить хоть целому полку — я не шевельнусь… Идите, ваша светлость, подойдите и спросите, видит ли она вас и ваши мысли? Потом дуньте ей в лицо. Она очнется и все исполнит.

— Это интересно, — сказал Потемкин. — Государи мои, пойдемте, пусть кто-нибудь останется с чародеем.

Однако никому не хотелось оставаться. Но Потемкин взглянул на всех, нахмурив брови, и несколько человек осталось, а остальные вышли, заперев за собою двери. Потемкин подошел к Лоренце и, любуясь ее прелестным, застывшим лицом, сказал ей:

— Belle comtesse, me voyes vous? Видите ли вы меня?

— Да, я вас вижу! — прошептали ее побледневшие губы.

Тогда он подумал о том, что она должна сделать, и спросил:

— Видите ли вы мои мысли?

— Вижу…

Он дунул ей в лицо, она сделала движение, открыла глаза и несколько мгновений с изумлением оглядывалась. Наконец совсем пришла в себя, поднялась с кресла, хотела идти, но внезапно остановилась и запела.

Голос у нее был не сильный, но звучный и нежный. Она пела старинную итальянскую баркаролу. Все слушали ее с наслаждением. Потемкин стоял перед ней, выпрямившись во весь свой могучий рост, и любовался ею. Баркарола окончена. Последний звук замер. Лоренца взялась за голову, будто вспомнила что-то, затем быстро направилась к балкону, отворила стеклянную дверь и через несколько мгновений вернулась с цветком в руке. Она подошла к Потемкину, прелестно улыбнулась, заглянула ему в глаза и подала цветок. Он поцеловал ее маленькую, почти детскую руку…

В гостиной зашумели и задвигались. Все изумлялись, восхищались, почти все дамы были просто в ужасе. Потемкин задумался, отошел от Лоренцы и грузно опустился в кресло.

Итак, Калиостро с помощью своих чар, а более с помощью чар Лоренцы сумел очаровать всесильного царедворца. Отчего же графу Фениксу не удалось стать заметным явлением в жизни не только России, но и Петербурга? По словам историка Хотинского, «обаяние этого рода продолжалось недолго, так как направление того времени было самое скептическое, и потому мистические и спиритические идеи не могли иметь большого хода между петербургской знатью. Роль магика оказалась неблагодарною, и Калиостро решился ограничить свое чародейство одними только исцелениями, но исцелениями, чудесность и таинственность которых должны были возбудить изумление и говор».

С мнением историка Хотинского о неблагоприятном для Калиостро умственном настроении тогдашней петербургской знати согласиться можно лишь с некоторой натяжкой. Сильных умов тогда среди знати просто не было. Один из самых заметных людей той поры сенатор и гофмейстер, статс-секретарь императрицы И. П. Елагин являлся ревностным сторонником Калиостро, который, по замечанию исследователя Лонгинова, кажется, и жил в доме Елагина. Скептицизм же тогдашнего петербургского общества был напускной и, по всей вероятности, скоро бы исчез, если бы Калиостро удалось подольше пожить в Петербурге, пользуясь вниманием императрицы. Более того, скептицизм гораздо сильнее господствовал в Париже, но там он не мешал громадным успехам Калиостро. Так что, вне всяких сомнений, неудачи Калиостро в Петербурге зависели от других, более существенных причин.

Калиостро явился в Петербург не в качестве шарлатана-врача, подобно другим заезжавшим туда иностранцам, промышлявшим медицинской профессией и печатавшим о себе громкие рекламные объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях». Так, во время его пребывания в северной столице жившие на Большой Морской у его сиятельства графа Остермана братья Пелье — «французские глазные лекари» — объявили, что они «искусство свое ежедневно подтверждают, возвращая зрение множеству слепых». Они рекомендовали петербургским жителям предохранительные от всех болезней капли, которые «тако же вполне приличны особам в письменных делах и мелких работах упражняющимся». А прибывший в Петербург из Парижа зубной врач Шоберт, объявляя о чудесных средствах к излечению зубов от разных болезней, между прочим, и «от удара воздуха», таким вот способом рекламировал свои методы лечения: «Господин Шоберт в заключение ласкает себя надеждой, что податливые и о бедных соболезнующие особы благоволят споспешествовать его намерениям, сообщая сие уведомление своим знакомым, дабы через то привесть бедным в способность пользоваться оным».

Калиостро не рекламировал себя подобным образом, хотя, как явствует из различных источников, он не только лечил больных безвозмездно, но даже и оказывал им со своей стороны денежную помощь. Калиостро в Петербурге вообще не давал никаких частных объявлений, считая это ниже своего достоинства.

В ту пору верили в возможность самых невероятных открытий в области всевозможных исцелений. Так, во время пребывания Калиостро в Петербурге в «Санкт-Петербургских ведомостях», в разделе «Разные известия» сообщалось, что «славный дамский парижский портной, именуемый Дофемон (Dofemont), выдумал делать корпусы (корсеты) для женских платьев отменно выгодные и нашел средство уничтожить горбы у людей, а Парижская академия наук, медицинский факультет, хирургическая академия и общество портных в Париже одобрили сие новое изобретение».

По замечанию Хотинского, Калиостро не долго ждал случая показать «самый разительный пример своего трансцендентного искусства и дьявольского нахальства и смелости».

У князя Дмитрия Ивановича Голицына, знатного барина двора Екатерины II, опасно заболел единственный сын Андрей, грудной младенец десяти месяцев от роду. Достаточно почтенный возраст родителей, в том числе и супруги, княгини Елены Андреевны, не позволял надеяться на появление еще одного наследника. Чувства родителей были понятны, испробовано было все. Все лучшие петербургские врачи признали ребенка безнадежным — у него обнаружили грудную жабу. Родители пребывали в отчаянии, когда одному из врачей — Шоберту — пришло в голову посоветовать им, чтобы они обратились к Калиостро, о котором тогда начали рассказывать в Петербурге разные чудеса.

Приглашенный Калиостро объявил князю и княгине, что берется вылечить умирающего младенца, но с тем непременным условием, чтобы дитя перевезли к нему на квартиру и предоставили в полное и безотчетное его распоряжение, так чтобы никто посторонний не мог навещать его и чтобы даже сами родители отказались от свидания с больным сыном до его выздоровления. Как ни суровы были эти условия, но крайность положения заставила согласиться на них, и ребенка, едва живого, отвезли на квартиру Калиостро.