Евгений Тарле - Сочинения — Том II

Положение все ухудшалось. Резкое ухудшение наступило в самом конце 1795 г. В начале декабря 1795 г. за металлический ливр давали уже не 150, а 185 ливров ассигнациями, а в конце — 260; картофель худшего сорта стоил 200 ливров четверик. Такса на хлеб и мясо не соблюдалась, хлеб даже худших сортов нельзя достать дешевле, чем по 50–55 ливров фунт. А рабочий день в конце 1795 г. расценивался в 100 ливров ассигнациями в среднем.

С января 1796 г. стали особенно часто закрываться промышленные заведения в Париже и провинции, и рабочие, на которых все эти беды сыпались без перерыва, говорили, что, может быть, это новая хитрость со стороны аристократии, которая «решительно хочет вызвать восстание», оставляя без заработка бедняков, которые [146], «даже и работая, с трудом могут прокормиться». «Рабочие — на мостовой», — констатируют в это же время посторонние наблюдатели [147]; громадное число закрываемых мануфактур бросается в глаза и полиции [148].

Хозяева, закрывая мануфактуры, уверяли иногда рабочих, что они делают это потому, что правительство, налагая на них «принудительный заем», разоряет их. Рабочие хотели даже собраться в Сент-Антуанском предместье, чтобы протестовать против меры, выбрасывающей их на улицу; и из этой угрозы ничего не вышло [149]. Но самое намерение показывает, как растерянно и беспомощно металась мысль рабочих от «богатых» и хозяев к правительству, от правительства — к «богатым», ища виновников бедствий.

Полная безучастность рабочих при аресте и затем при казни Бабефа имела между прочим то последствие, что полиция перестала особенно интересоваться настроением рабочего класса [150], и для 1797–1799 гг. сведений этого рода у нас очень мало.

Безработица усиливается, припасы дороги — положение в 1797, 1798, 1799 гг. ничуть не лучше, по собственным отзывам полиции, нежели в 1795–1796 гг., но о рабочих, их настроении и прочем почти ничего не говорится. Иногда только полиция упоминает, что теперь уже рабочие в своих разговорах «принуждены не выходить за пределы приличия» [151]. Иногда небрежно упоминается, что по вечерам рабочие толпятся на бульварах и что хотя «более, чем когда-либо, они жалуются на недостаток средств, но их дух» — в пользу правительства; тем не менее полиция даже и эти мирные сборища разгоняет [152]. О том, что рабочие «всех промыслов», вполне «спокойны», прибавляется в эти годы чуть не всякий раз, как вообще заходит речь о бедствиях рабочего класса [153]. Замечания вроде того, что безработные могут в случае какого-либо «толчка» стать очень опасными, крайне редки и случайны [154].

Власти окончательно убеждаются в политической инертности рабочего класса, но они зорко следят, чтобы рабочие, вопреки закону Ле Шапелье, не предъявляли скопом каких-нибудь требований хозяевам. В середине июля 1797 г. ходят слухи о сборищах рабочих, большей частью кузнецов, желающих — полиция хорошенько не знает — не то уменьшить рабочий день, на один час, не то увеличить заработную плату. Принимаются меры наблюдения, — беспокойство оказывается напрасным [155], последствий движения нет.

Эту повесть о материальном положении рабочего класса в 1795–1799 гг. можно было бы закончить несколькими словами о положении рабочих национальных мануфактур в указанный период. Посвятив рабочим этой категории особую книгу [*19]я не вижу нужды входить тут в подробности. Достаточно ограничиться несколькими выдержками, дополняющими ту общую картину, о которой только что шла речь.

Еще в начале сентября 1794 г. рабочие национальной мануфактуры Гобеленов (их было 106 человек) были разделены на 4 класса (то же самое было сделано и на мануфактуре la Savonnerie). «Критерием служила степень таланта». Было решено определить плату рабочим первого класса по 7 ливров в день, второго — по 6 ливров, третьего — по 5 ливров и четвертого — по 4 ливра в день; «apprentifs» делились на 3 класса, причем в первом каждый «apprentif» получал в день 2 ливра, во втором — 1 ливр 5 денье и в третьем — 1 ливр 25 сантимов [156]. Нельзя сказать, что плата, установленная этими распоряжениями, была низка сравнительно с гонораром, получавшимся другими служащими. Директор мануфактуры получал 6 тысяч ливров в год, так что рабочие первого класса, жалованье которых документы исчисляют в 2555 ливров в год [157], получали, значит, всего в 2½ раза (приблизительно) меньше своего директора, рабочие третьего (самого многочисленного) разряда получали всего в 3 1/ 3раза меньше него и т. п. Но страшное падение (в 1794 и следующие годы) ценности денег делало всю эту расценку иллюзорной. Рабочие умоляли ввиду «удивительного увеличения» цен и «страшной быстроты» [158]вздорожания предметов первой необходимости, чтобы им помогли, так как они, особенно низшие классы, не могут существовать. На это прошение последовал суровый отказ [159]. Им было отвечено, что их просьба даже доложена не будет комитету, потому что это неминуемо привело бы к тому, что заведение закрыли бы, так как оно поглощает непроизводительно слишком много денег у республики. Но вздорожание припасов так быстро прогрессировало, что нужно было в самом деле или немедленно закрыть, все национальные мануфактуры, или что-нибудь сделать для рабочих. Директор просил [160]применить к рабочим закон об увеличении содержания лицам, находящимся на государственной службе, но министерство не согласилось с этой точкой зрения. Рабочим было заявлено комиссией, что закон о чиновниках к ним применен быть не может [161]; относительно их был издан особый акт, согласно которому их жалованье было увеличено на одну треть «ввиду дороговизны съестных припасов» [162]. Но цены на предметы первой необходимости неудержимо подымались, и уже спустя 3 1/ 3месяца пришлось снова подумать о спасении рабочих от голодной смерти. Директор мануфактуры доносит комиссии земледелия и искусств, что с вентоза (т. е. с конца февраля), когда содержание рабочих было увеличено на одну треть, все цены «бесконечно» возросли, и, например, мера картофеля, стоившая тогда (т. е., значит, в конце февраля) 4 ливра, теперь (в середине мая) стоит 25 ливров [163]. Комиссия в ответ на это посоветовала рабочим вооружиться терпением и с мужеством переносить нужду, которую с ними разделяют все граждане [164]. Тем не менее комиссия должна была признать, что этим советом ограничиться нет никакой возможности, если не согласиться на то, чтобы 90 рабочих мануфактуры Гобеленов и 25 рабочих мануфактуры Savonnerie [165]разбрелись в разные стороны, ища спасения от голода. В рапорте, представленном комитету земледелия и искусств, исполнительный орган этого комитета — комиссия земледелия и искусств — признает, что «вздорожание цен довело рабочих до невозможности долее существовать, ибо прибавки в 1/ 3теперь уже недостаточно» [166]. И комитет решил увеличить дневной заработок рабочих Гобеленов и Savonnerie на 3 ливра (без различия классов).