Евгений Тарле - Сочинения — Том II

Бабеф понимал свою историческую роль так, что он призван разъяснить народу смысл и революции уже совершившейся и той, которую, по его мнению, еще надлежало совершить [265], а смысл этот он видел в установлении строя, при котором «удовлетворялись бы нужды народа». Он признавал, что «пока» (т. е. вплоть до 1795–1796 гг. и в эти годы) народ не только ропщет на революцию, но с грустью вспоминает о временах королевского владычества [266]. И первоначальный план кампании Бабефа именно и основывался на том, чтобы поддержать республиканский принцип в глазах народной массы, а это, по его мнению, возможно было сделать, только осуществив «реальное» равенство взамен «химерического» [267], в которое народная масса не верит и которого не понимает. Для него идеал политический — демократическая республика — и идеал социальный — уничтожение экономического неравенства — связываются неразрывной связью. По мнению Бабефа [268], революция 1789 г. была «войной между бедными и богатыми, между плебеями и патрициями», эта война не прекратилась, но для «плебеев», для «бедных» она затрудняется тем, что их противники внушили им убеждение, будто существование бедности — в порядке вещей, нечто вроде закона природы [269]. Главное установление, обусловливающее преимущество богатых над бедными, есть право собственности.

«Фактическое равенство не есть химера», полагает Бабеф и приводит такое доказательство: «… опыт был счастливо предпринят великим трибуном Ликургом. Известно, как ему удалось установить эту восхитительную систему, где общественные повинности и выгоды были распределены равным образом, где довольство было неутрачиваемой долей каждого и где никто не мог получить излишнее» [270]. От Ликурга он непосредственно переходит к Христу, затем к Жан-Жаку Руссо, с хвалой отмечая принцип, высказанный Руссо: «… pour que l’état social soit perfectionné, il faut que chacun ait assez et qu’aucun n’ait trop». Эти слова Руссо кажутся Бабефу «элексиром общественного договора».

От Жан-Жака Руссо он переходит к Дидро, который протестовал против честолюбия и алчности [271], а от Дидро — к Робеспьеру и Сен-Жюсту (Робеспьера он считает автором слов, содержащихся в «Декларации прав», предпосланной конституции 1793 г.: «… цель общества — всеобщее счастье», а из Сен-Жюста цитирует фразу: «несчастные — это сила на земле, они могут говорить как господа с правительствами, которые ими пренебрегают») [272]. Кроме всех этих лиц, он цитирует еще депутата Армана, который в апреле 1793 г. говорил о «фактическом равенстве» и между прочим сказал: «… не будем доискиваться, могут ли существовать по естественному закону собственники и не имеют ли все люди одинаковое право на землю и ее плоды».

После этих цитат он развивает собственные мысли о реальном равенстве, высказывается против наследств и против права частного владения землей и за установление полного равенства на основе принципа: всякий должен иметь возможность удовлетворять своим потребностям, но не больше и не меньше; человек должен вознаграждаться не в меру того, что он дает обществу, не в меру своего труда, ибо один одарен больше, другой меньше, один силен, другой слаб, — а в меру того, что ему нужно для поддержки своего существования. Частная собственность должна быть уничтожена; это одно из немногих мест из всех писаний Бабефа, где ясно и точно требуется уничтожение всех видов частной собственности [273]. Он даже намечает способ распределения в новом обществе: будет установлена администрация (une simple administration de distribution), которая будет отправлять на дом каждому гражданину нужную ему долю продуктов; а производство будет организовано так, что каждый должен будет заниматься тем промыслом, которым может, а все, что выработает, обязан будет сдавать в натуре в общий склад.

Что касается перехода к этому новому строю, то Бабеф находит справедливым отобрать у тех, которые имеют больше, чем им лично нужно для поддержки существования, все излишнее. Кончается эта статья (и этот номер газеты) призывом к войне бедных против богатых, к «плебейской Вандее» и к общему грандиозному перевороту, к «хаосу», откуда выйдет «новый мир» [274].

Бабеф всего только один раз так высказался. Он в этом же 35-м номере обещает, что выпустит вскоре «Манифест» [275], в котором будут развиты те же мысли. «Манифест» он выпустил, но уже в этом документе повторил далеко не все из того, что только что нами приведено. Прежде всего никаких призывов к всеобщему перевороту, к смешению стихий, к «хаосу» и так далее в «Манифесте» нет и в помине: в виде непосредственной цели предлагается восстановление конституции 1793 г. Мысли о собственности переданы в значительно более сдержанных выражениях, да и содержание их не совсем то же самое.

В № 36 не находим ничего, кроме ожесточенных нападений на Директорию и апологии революционной борьбы.

В № 37 (вышедшем 30 фримера — 22 декабря 1795 г.) в полемике с Антонелем Бабеф повторяет свои мысли о собственности; все, что не необходимо для удовлетворения личных потребностей собственников, захвачено ими неправым путем [276]. Собственность «есть ненавистная причина всех страданий, всех несчастий» народа. Бабеф пытается доказать, что именно теперь, в момент, когда он пишет и когда хлеб стоит 60 ливров фунт, когда «народ» совершенно разорен, право собственности, может быть, близко к уничтожению [277]: «Сделайте многих несобственниками, предоставьте их в жертву пожирающей алчности кучки захватчиков, и корни фатального установления — собственности — уже не окажутся неистребимыми» [278]. На указание полемиста Антонеля, что некоторых вещей не следует говорить [279], Бабеф гордо отвечает, что скрывать своих мыслей не станет.

Чаще всего, если он обращается к определенной части народа, то именно к армии. Гораздо реже он прибавляет: обращение к рабочим. «Солдаты! рабочие! — читаем мы в 38-м номере газеты, — вы все, ограбленные и доблестные плебеи, мужайтесь! Вы будете иметь демократию, равенство, общее счастье, по которым вы столь давно вздыхаете! Шесть лет ваших героических трудов не пропадут даром! Ни вы, ни мы, не будем более игрушкой и посмешищем мошенников, которые нас угнетают еще» [280], и т. д. и т. д. В чем это равенство и общее счастье должно заключаться, не говорится, но обращение, как всегда, заканчивается указанием, что единственно законная принятая народом конституция — это конституция 1793 г., а не существующая «патрицианская» 1795 г. № 39 (от 31 января 1796 г.) посвящен анализу события 13 вандемьера (восстания и усмирения роялистов 5 октября 1795 г.).

Нападениям на правительственный деспотизм и на «контрреволюционные» стремления Директории, а также оптимистическим корреспонденциям из департаментов, где будто бы растет число «патриотов», жаждущих установления «равенства», посвящен № 40. Больше всего публицист заинтересован в том, чтобы отметить положительные стороны робеспьеровского режима сравнительно с порядком вещей, наступившим после 9 термидора: например, подчеркивается, что ассигнации при Робеспьере не пали так в цене, как после него [281].