Евгений Тарле - Сочинения — Том II

Если это обращение к Марату (которого они называют своим «дорогим пророком») интересно как один из симптомов брожения вообще, царившего тогда (т. е. весной и летом 1791 г.) в рабочей среде, то поступки Марата еще любопытнее: 12 июня он публикует громовую статью против подрядчиков церкви св. Женевьевы и корит Национальное собрание, что оно не обращает внимания на их злоупотребления, а ровно через 2 дня в Собрании проходит закон Ле Шапелье, и он решительно ничего не находит сказать об этом.

Эфемерная, выпустившая в самом начале 1791 г. несколько номеров, газета «Journal du faubourg Saint-Antoine», уже упоминавшаяся нами, когда речь шла о контрреволюционной пропаганде, — отнюдь не рабочая газета, а орган радикально-демократического оттенка, родственный по духу всему левому крылу журналистики, которому, как мы уже сказали, он и высказывал открыто симпатию. Мы видели, что он не скрывает своей вражды к «победителю Бастилии» Юлену за его поведение в августе 1789 г., что он борется с контрреволюционной пропагандой, он любовно отмечает стремление рабочих к самообразованию, к самодеятельности. Он не издается рабочими, но явно рассчитан на читателя из рабочего класса. И каково же его содержание? Ничего, в сущности, такого, что более талантливо и живо не писалось бы в то же время Камиллом Демуленом или Горза; или другим демократически настроенным журналистом. «Journal du faubourg Saint-Antoine» умудрился заподозрить в чем-то самого всех подозревавшего Марата, но за что? За то, что Марат слишком мало громит духовенство [58]. Когда мы читаем «Club typographique» (см. главу V), то ясно видим, несмотря на всю скромность и бесцветность этого органа, что он издается рабочими и для рабочих; а когда мы читаем «Journal du faubourg Saint-Antoine», то не менее ясно видам, что это просто перепевы демократических газет, которые кому-то желательно приспособлять для политического вразумления обитателей Сент-Антуанского предместья. И справедливость требует заметить, что эта пропаганда гораздо преснее и бессодержательнее, нежели контрреволюционная, ибо контрреволюционеры, стараясь изо всех сил очернить происходящее, не щадили ни Собрания, ни муниципалитета, ни революции и упорно подчеркивали факт бедственного экономического положения рабочих.

А демократы, во-первых, должны были бояться, что нападения на представителей нового режима могут привести к падению престижа всей революции в умах рабочих, а, во-вторых, и в самом деле совершенно искренно, по-видимому, думали исключительно о движениях и намерениях недобитого врага, и отъезд королевских теток Виктории и Аделаиды за границу, борьба между присягнувшими и неприсягнувшими священниками, желание короля уехать из Парижа для исповеди, — все это весной 1791 г. приковало к себе их внимание и возбуждало страсти, и ни о чем больше, как только об этих и подобных фактах, они и не писали в это время. И вот почему скромный, чисто профессиональный «Club typographique» нашел место, несмотря на всю свою робость и сдержанность, для горькой фразы о томящихся в тюрьмах жертвах стачки, а бойкие, резкие, решительные Демулен и Горза и их менее талантливые подражатели ни единым звуком об этом не обмолвились, хотя все они были абсолютно независимы от муниципалитета и резко нападали на власти по другим поводам, иногда самым ничтожным. «Journal du faubourg Saint-Antoine» тоже, как уже выше было сказано, представляет собой орган вполне независимый, бесспорно, рабочим очень дружественный, и вовсе не заботящийся именно о развитии в них чувства повиновения муниципалитету, но он просто не усматривает никаких специально рабочих интересов, о которых стоило бы говорить, и благо рабочих, которым он, бесспорно, заинтересован, он усматривает в общем и окончательном торжестве революции над «двором» и «аристократами». Общества, образовавшиеся в Сент-Антуанском предместье («врагов деспотизма» и «друзей прав человека») — обыкновенные демократически настроенные политические клубы данного квартала, а отнюдь не рабочие организации, но они-то больше всего и радуют «Journal du faubourg Saint-Antoine», ибо ничего решительно, кроме усвоения общеполитического демократического credo, для рабочих и не требуется, — такова очевидная точка зрения газеты.

Нечего и говорить, что и тени какой бы то ни было принципиальной вражды к идее частной собственности мы в эти годы среди рабочих констатировать не можем. То, что было уже нами сказано в книге «Рабочие национальных мануфактур», можно повторить и здесь; рабочий начального периода революции стремится как к идеалу, к тому, чтобы стать самому хозяином мастерской, а пока, если обстоятельства позволяют, борется за увеличение заработной платы и уменьшение рабочего дня с нынешним своим хозяином. Вот основные черты его психологии. В следующих частях этой работы, где будет анализировано состояние промышленности в других индустриальных центрах Франции в 1789–1799 гг., мы увидим, что уже имевшиеся крупные мануфактуры, уже начавшее понемногу проникать в страну машинное производство еще не успели до самого конца этого периода сколько-нибудь существенно изменить в этом отношении психологию рабочего класса в целом.

Но среди образованного класса, среди литераторов и журналистов уже высказывались в 1789–1791 гг. некоторые взгляды, затрагивавшие принцип частной собственности. Лихтанберже в своей книге «Социализм при французской революции» посвятил несколько страниц некоторым из этих взглядов (особенно Фоше, Прюдома и др.); но ни Фоше, ни другие, упоминаемые Лихтанберже, авторы этой категории о рабочих не говорят, а имеют в виду (всюду, где от общих рассуждений о собственности переходят к конкретным) именно земельную собственность, «аграрный закон», как тогда говорили. Впрочем, и сами по себе подобные взгляды, особенно до 1792 г., являлись одинокими, эфемерными и довольно неопределенными изъявлениями больше филантропического, нежели социально-реформаторского характера.

Эти взгляды к нашей теме, особенно в хронологических рамках публикуемой пока части работы, ни малейшего отношения не имеют. Но мы, конечно, остановимся на взглядах, впоследствии высказывавшихся, враждебных частной собственности, когда будем говорить об эпохе Конвента, ибо тогда разногласия и споры об этом предмете перестали носить характер только литературных курьезов и, в частности, вопрос о пределах власти государства над частной собственностью живо и непосредственно соприкасался с некоторыми требованиями неимущей городской массы (вроде, например, требования об установлении цен на хлеб и т. п.). Обо всем этом подробная речь будет еще впереди, в следующих частях работы.

Мы подошли к концу Учредительного собрания. За полтора месяца до того, как Собрание разошлось, случилось то кровавое событие, которое получило название «манифестации 17 июля», и на нем совершенно необходимо остановиться, ибо оно и к нашей теме имеет прямое касательство. И тут мы обратим внимание читателя на некоторые новые черты, о которых говорят нам рукописи, касающиеся именно рабочих.