Бенедикт Сарнов - Сталин и писатели Книга четвертая

П р е д с е д а т е л ь. Внимание, товарищи. Оглашаю резолюцию:

«Общее собрание ученого общества друзей советского смеха, заслушав доклад товарища Косупко на тему о смехе, постановляет: горячо приветствовать всякий смех, за исключением смехов:

а) животного;

б) утробного;

в) щекочущего;

г) пережевывающего;

д) смакующего;

е) кликушеского;

ж) деляческого;

з) межеумочного;

и) сумеречного;

к) лжездорового;

л) пяточного;

м) преждевременного;

н) преждевременного смеха с некоторым опозданием;

о) половинчатого;

п) полуполовинчатого;

р) целиком половинчатого;

с) непонятного;

т) понятного, но немногим;

у) пустого;

ф) несерьезного;

х) поверхностного;

ц) гормонного;

ч) размагничивающего;

ш) обобщающего;

щ) мышино-жеребческого;

э) самодовольного;

ю) сытого;

я) общечеловеческого».

Товарищи, смехи еще остались, а алфавит уже кончился. Поэтому такие смехи, как, например: ехидный, недоговаривающий, подмышечный, видимый смех сквозь невидимые слезы, невидимый смех сквозь видимые слезы, а также: смех над кем-нибудь, смех как таковой и смех вообще — временно, до расширения алфавита, остаются вне букв. Безусловно рекомендуются следующие смехи:

а) смех над татарским игом,

б) смех над крепостным правом,

в) смех над господом нашим Иисусом Христом и

г) смех над Народным комиссариатом почт и теле- графов.

В т о р о й. Почему над Народным комиссариатом?

П р е д с е д а т е л ь. Товарищи, я подразумевал телеграммы. Они опаздывают.

В т о р о й. Так бы и говорил, что над телеграммами.

Т р е т и й. Я предлагаю этот пункт уточнить: не вообще над телеграммами, а над частными телеграммами.

П р е д с е д а т е л ь. Кто возражает? Никто? Значит, так: над господом нашим Иисусом Христом и над частными телеграммами со следующими оговорками смех не должен:

а) поражать себя в голову;

б) пробуждать инстинкты.

Занавес вовремя опускается.

Тут я сразу же должен признаться, что отдал такое большое пространство книжного текста этому, не такому уж яркому, сочинению не только потому, что оно являет собой уникальную библиографическую редкость. (Тем более что уже не являет: ничто тайное не становится явным, и сравнительно недавно текст этот был опубликован в журнале «Вопросы литературы».)

Сделал же это я главным образом для того, чтобы читатель, так сказать, лично уверился в беззубости этой «политической сатиры» и подивился тому, что это, в общем-то, довольно невинное сочинение вызвало такой грандиозный скандал. (Специальное заседание и решение Политбюро, вмешательство всесильного ГПУ, обращения ведущих работников этого ведомства (Ягоды и Агранова) к Сталину и, наконец, высочайшее решение: арест и ссылка соавторов в разные «отдаленные места» Сибири.)

Все это вызовет у нас еще большее удивление, если мы вспомним, что в это самое время без всяких ограничений и тем более эксцессов печатались (и не где-нибудь, а в самой «Правде») куда более злые и острые сатирические фельетоны. И на эти самые темы.

Вспомним хотя бы знаменитый фельетон И. Ильфа и Е. Петрова «Как создавался «Робинзон» и другие их фельетоны, печатавшиеся в то время в самой «Правде».

Выходит, сатирические фельетоны одних литераторов можно из номера в номер печатать в «Правде», а других, сочинивших нечто похожее и на ту же тему, за ту же «провинность» арестовать и загнать — одного в город Камень Западно-Сибирского края, другого в Тобольск, а третьего — в Енисейск.

Могло ли быть такое?

То есть вообще-то могло быть всякое. И даже страховой полис, о котором Остап Бендер говорил, что только он один может дать человеку полную гарантию безопасности от любых невзгод, — даже он, если бы вдруг возникла такая необходимость, не мог бы не только постоянных авторов «Правды» Ильфа и Петрова, но и самого тогдашнего главного редактора этой газеты Н.И. Бухарина защитить от этой и даже более страшной участи.

И все-таки тут что-то не так.

Наверняка для ареста и ссылки в места отдаленные В. Масса и Н. Эрдмана была еще и какая-то другая, более основательная причина, чем сочиненное и напечатанное ими в альманахе «Год шестнадцатый» «Заседание о смехе». (Не говоря уже о М. Вольпине, который к созданию означенного сочинения вообще никакого отношения не имел.)

Да, такая причина действительно была. И в тогдашних литературных — да и не только литературных — кругах о ней было довольно широко известно.

На каком-то важном кремлевском приеме, куда были приглашены и где выступали лучшие артисты страны, к Василию Ивановичу Качалову, уже прочитавшему кое-что из своего обычного репертуара, обратился кто-то «из публики» с просьбой прочесть что-нибудь веселое, смешное. И Василий Иванович, бывший в тот момент, как видно, уже слегка подшофе и не вполне сообразив, перед кем выступает, прочел кое-что из своего, так сказать, домашнего репертуара.

Жена Николая Робертовича Эрдмана (точнее — одна из его жен) Наталья Васильевна Чидсон рассказывает об этом так:

► Поводом для ссылки послужили, как говорили, басни и стихи Николая Робертовича, которые прочел Качалов на одном из приемов. Стихотворение называлось «Колыбельная». Вот его текст:

Аудиторией, к которой оно было неосторожно обращено, стихотворение это вполне могло быть воспринято как издевательское. А последние его строки так и вовсе смахивали на «оскорбление величества».

Но я не случайно обратил внимание читателя на то, что Наталья Васильевна была одной из женНиколая Робертовича. Точнее — она была второйего женой, и познакомились они незадолго до войны, в 1940 году. Так что историю, о которой вся театральная Москва говорила семью-восемью годами раньше, она вполне могла знать лишь приблизительно и рассказать о ней не совсем достоверно.