Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы

Описав за последние годы какой-то романтически-легкомысленный круг, исследователи вновь возвращаются к постижению закономерностей общественного развития. В целом же следует признать, что либеральные потрясения последних лет оказались не столь страшны для историографии, сложившейся в советское время. Думается, что коммунизм «военный» получит свое окончательное толкование в зависимости от того, какую нишу в истории, истории России в частности, займет коммунизм «как таковой», который еще не сказал своего последнего слова. Историческая мысль замерла в ожидании, ожидании как новых фундаментальных открытий в обществоведении, так и нового этапа в самом общественном развитии.

Как подчеркивалось, по проблемам военного коммунизма в России среди исследователей издавна существует множество разногласий, выразившихся в самых противоречивых оценках на страницах политических изданий и исторической литературы. Это было и остается связанным прежде всего с особой принципиальностью вопросов данного периода, из толкования которых неизбежно вытекает и интерпретация советской истории России в целом. Во главе всего комплекса проблем стоит дилемма: Что первичнее? Или военный коммунизм явился неизбежным следствием развязанной гражданской войны, или же, напротив, гражданская война оказалась результатом первых шагов политики военного коммунизма? От выбора точки зрения зависит очень многое, в том числе и определение хронологических рамок периода военного коммунизма. Если благодаря знаменательному X съезду РКП (б), состоявшемуся в марте 1921 года, дискуссий по финальному рубежу эпохи военного коммунизма почти не наблюдается, то по начальной вехе периода существует большое разнообразие мнений. Идеологически это обусловлено тем, как исследователь склонен решать поставленный выше вопрос о причинно-следственной связи, и далее от того, какой признак политики и системы военного коммунизма ставится во главу угла, берется за основу хронологии.

По понятным причинам представители советской историографии изначально стремились выписать военному коммунизму более позднее свидетельство о рождении. Некоторые вели отсчет с начала 1920 года, т. е. с появления планов хозяйственного строительства на основе принуждения и милитаризации труда. Другие склонны напрямую связывать хронологию военного коммунизма с введением в январе 1919 года знаменитой продовольственной разверстки. Третьи указывают на 28 июня 1918 года — момент принятия декрета Совнаркома о национализации крупной промышленности. Постепенно наиболее популярной у советских историков датой утвердился май 1918 года, время провозглашения политики продовольственной диктатуры. Есть и иные точки зрения, менее известные.

Однако все это многообразие взглядов послушно укладывается в общую схему военного коммунизма как следствия начавшейся интервенции и гражданской войны. Сторонники противоположной позиции решительно перешагивают за рубеж 1918 года и непосредственно связывают начало политики военного коммунизма с приходом партии большевиков к власти. Несмотря на принципиальные различия, спор этот можно считать в значительной степени принадлежащим прошлому. Обе точки зрения, по сути, произошли из одного корня — из признания Октябрьской революции и Советской власти качественно новым явлением в истории России, в истории всего человечества. Различие лишь в постановке плюса или минуса к этому общему мнению. Сторонники Октября считали его началом новой эры в развитии человечества, переходом из «царства необходимости в царство свободы». Противники — нарушением всех естественных норм общежития, началом образования тоталитарной системы, построенной на репрессиях, физическом и духовном терроре.

Уходящие в прошлое политические и идеологические страсти уступают место более взвешенному взгляду на события в России в начале XX века. С увеличивающейся исторической дистанции революционные события принимают более «скромный», более частный характер, как события, которые находятся в русле российской исторической традиции и очередной раз подчеркивают присущую ей импульсивность, катастрофичность развития. В основе своей режим государственного абсолютизма советского типа мало чем отличается от режима абсолютной монархии в России, описанной, скажем, французским аристократом де Кюстином в XIX веке. Время само уже воздвигло памятник над общей могилой «белых» и «красных», позволив исторической науке в значительной степени освободиться от политических пристрастий, господствовавших в российском обществе в начале XX столетия. Как сейчас, на исходе XX века, понятно — советский период нашей истории — это не «коммунистический эксперимент», здесь в наиболее обнаженной форме предстала авторитарная традиция русского общества. Об эксперименте можно говорить лишь в том смысле, что влиятельные общественные силы (бюрократия) попытались, вместо кратковременной эксплуатации системы государственного абсолютизма с целью укрепления расшатанного Российского государства, представить ее в качестве «столбовой дороги» всего человеческого общества.

В вопросе о начале политики военного коммунизма выделяется утверждение историка-меньшевика Н. Н. Суханова, который считал, что военный коммунизм был провозглашен сразу после Февральской революции с объявлением государственной хлебной монополии [96] Процесс контрреволюционной организации меньшевиков. М., 1931. С. 386. . Включенное в уже известный перечень дат, оно ясно указывает на существование некоего глубинного однородного процесса, имевшего место как до, так и после Октябрьской революции, и подтверждает мысль Ф. Энгельса о том, что «hard and fast lines (абсолютно резкие разграничительные линии) несовместимы с теорией развития» [97] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. С. 527. .

Одряхлевшее романовское самодержавие рухнуло в феврале 1917 года по одной и самой общей причине, заключавшейся в том, что ни до первой мировой войны, ни тем более во время войны оно не сумело справиться с инерцией огромного российского организма, сплотить и направить социально-экономический потенциал общества на преодоление внутренних противоречий и отражение натиска внешнего врага.

Глобальные проблемы зачастую начинают распутываться с самых банальных частностей. Февральские события начались женским криком: «Хлеба! Хлеба!» Временные продовольственные перебои и оказались той апельсиновой коркой, на которой поскользнулся царский режим. Вступая в империалистическую войну, российское общество и правительство рассчитывали, что с продовольствием затруднений не будет. Страна лидировала среди мировых экспортеров зерна, и прекращение экспорта на время войны сулило хлебное изобилие и дешевизну продовольствия. Однако подобные расчеты оказались далеко не верны, уже в конце 1914 года заготовка продовольствия для армии столкнулась с серьезными затруднениями. Первоначально эти затруднения имели чисто спекулятивное происхождение. Помещики, другие крупные держатели хлеба, придерживая запасы, искусственно взвинчивали цены и получали большие прибыли, но по мере втягивания России в войну трудности со снабжением принимали все более основательный характер.