Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы

Приступая к нашему исследованию политики и важнейших сторон социальной истории военного коммунизма, вспомним слова гениального сатирика М. Е. Салтыкова-Щедрина: «История не возвращается назад и не затем поднимает завесу прошлого, чтобы рекомендовать его идеалы будущим векам, но затем, чтобы засвидетельствовать, что идеалы эти окончательно исчерпали свое содержание и что вновь вызывать их к жизни нет никакой надобности».

Надо признать, что прикосновение к отечественной историографии военного коммунизма невольно заставляет бледнеть от «ужаса перед многокнижностью». В советские времена недостатка внимания со стороны историков, экономистов, идеологов и прочих представителей гуманитарных дисциплин к славному периоду 1917–1921 годов не было. В одном только библиографическом указателе «Народное хозяйство СССР в 1917–1920 гг.», изданном еще в 1967 году, отмечено немногим менее 10 тысяч книжных и журнальных единиц на русском языке. Чтобы получить приблизительное представление о всем количестве литературы, имеющей прямое или косвенное отношение к истории военного коммунизма, следует указанную цифру удвоить, а то и утроить, принципиальной разницы здесь не будет. Помочь выбраться из такого обвала печатной продукции может лишь только чрезвычайно избирательный подход в обозрении самых общих и важных тенденций формирования историографии военного коммунизма.

Заслуги советской историографии в изучении интересующего нас периода бесспорно велики, и в некоторых аспектах он описан сверх разумного детально. Тут мы имеем дело с феноменом Святого писания, когда в силу принципа неисчерпаемости любого объекта познания каждое положение и слово становятся источником бесчисленных вариаций и толкований. Недостатки обнаруживаются в концептуальном осмыслении военного коммунизма, поскольку советская историография по внешним причинам не смела преодолеть барьер идеологических запретов и развивалась в строго очерченном русле официальной государственной идеологии. Только после кардинальных перемен к общественной жизни на рубеже 80–90-х годов появилась возможность продвинуть историографию на качественно иной уровень осмысления явления военного коммунизма и дополнить необходимыми элементами описательного характера и фактическими данными, например, относительно террора, социальной природы контрреволюции и большевистской диктатуры и т. п. Социальная сторона истории военного коммунизма в советской историографии оказалась наиболее ущербной, поскольку ее пытались возводить на ошибочной, с научной точки зрения, теории диктатуры пролетариата и именно здесь чрезвычайно строго карались малейшие отступления от официальной идеологии. Факты тщательно сортировались, отбирались и подгонялись под заданные выводы. Поэтому, несмотря на очевидную перегруженность каталожных ящиков библиотек по тематике первых лет Советской власти, в них еще осталось место для фундаментальных работ по социальной истории военного коммунизма.

Но прежде всего общественное историческое сознание в настоящее время испытывает потребность в постижении военного коммунизма в контексте всей нашей истории и вынесении каких-то принципиальных суждений. Основные точки зрения на происхождение и сущность военного коммунизма сложились уже в 20-х годах и в основе могут быть сведены к двум. Одна подчеркивает связь военного коммунизма с гражданской войной и его исключительную «вынужденность» в течение всего периода существования. Вторая, в принципе не отвергая первую, имеет, однако, ярко выраженное стремление видеть в политике военного коммунизма попытку т. н. непосредственного перехода к социализму или, точнее, к производству и распределению «по-коммунистически», как формулировал сам Ленин.

Несмотря на отсутствие кардинальной разницы, взгляды 20-х годов на военный коммунизм имеют несравненно более широкий диапазон, нежели аналогичная дискуссия, тянувшаяся с конца 50-х по начало 90-х годов. Для людей того времени этот период еще не совсем отошел в историю, он оставался частью их жизни и был наполнен собственными переживаниями и впечатлениями, что призывало к откровенности и «покаянию». Уже в мае 1921 года на X партийной конференции И. М. Варейкис в прениях по докладу В. П. Милютина заявил, что Милютин «оправдывает всю экономическую политику, которая все время летела в галоп, во всех областях, вплоть до национализации последнего кузнеца в деревне. Может, это оправдывается военным периодом? Военный период — это такой Макар, которого т. Ленин придумал, на которого вешают всех собак и на которого сыплются все шишки. Несомненно, ряд ошибок сделан в области экономической политики: очень поспешили, не оценили хода Октябрьской революции и общую международную ситуацию» [3] РЦХИДНИ. Ф. 46. On. 1. Д. 2. Л. 115. .

В свою очередь сам Ленин осенью 1921 года с дистанции полугодового опыта новой экономической политики начинает критически анализировать некоторые аспекты идеологии и практики военного коммунизма. «Мы, — говорил он, — зашли в эпоху политическую и военную гораздо дальше вперед, чем нам позволял непосредственно экономический союз рабочих и крестьян. Мы должны были это сделать, чтобы победить врага… но на поприще экономическом мы потерпели целый ряд поражений» [4] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 309. .

«Мы рассчитывали — или, может быть, вернее будет сказать: мы предполагали без достаточного расчета — непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране-Жизнь показала нашу ошибку» [5] Там же. С. 151. .

Но параллельно с оценками, признающими, что политика военного коммунизма проводилась не только под давлением внешних обстоятельств, но и в соответствии с какими-то принципиальными идеями, возрождаются и усиливают свое звучание мотивы, знакомые уже по официальной пропаганде времен гражданской войны и пытающиеся сконцентрировать все внимание на внешних причинах мероприятий военного коммунизма, которые в 30-х годах утверждаются уже в качестве единственно правильной точки зрения.

Одним из первых представителей этого направления, ограничивавшего значение военного коммунизма до простой необходимости, был К. Б. Радек, который в декабре 1921 года в статье «Пути русской революции», открыто полемизируя с Лениным, писал о военном коммунизме лишь как о системе мероприятий, направленных к успешному завершению вооруженной борьбы [6] Радек К. Пути русской революции // Красная новь. 1921. № 4. С. 186–187. . Однако попервоначалу соображения Радека, не имевшего непосредственного отношения ни к военной, ни к хозяйственной работе в период гражданской войны, не нашли широкого отклика в среде партийных и государственных деятелей, многие из которых на собственном опыте знали, как дорого обошлись в свое время иллюзии о возможности «велениями государства» перейти к коммунистическим отношениям. Большинство авторов на волне быстро распространившегося в период НЭПа равнодушного или даже презрительного отношения к «старой экономической политике» [7] Вайсберг Р. Е. Деньги и цены (подпольный рынок в период «военного коммунизма»). М., 1925. С. 9. предпочитали безжалостно указывать помимо прочих и на идеологические, и политические корни военно-коммунистической политики. В этом ряду можно назвать работы А. Айхенвальда, Д. Кузовкова, М. Покровского, Н. Попова, Л. Троцкого, И. Флеровского, Е. Ярославского и др. [8] Айхенвальд А. Военный коммунизм // БСЭ. Т. 12. М., 1928. С. 368–383; Кузовков Д. В. Основные моменты распада и восстановления денежной системы. М., 1925; Покровский М. Советская глава нашей истории // Большевик. 1924. № 14. С. 10–19; Попов Н. Н. Очерк истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). М., Л., 1926; Троцкий Л. Д. Речь на IV конгрессе Коминтерна // Бюллетень IV конгресса Коминтерна. 1922. № 10. С. 4; Флеровский И. Октябрьская революция и новая экономическая политика. М., 1923; История ВКП(б). Т. IV. Под общей редакцией Е. Ярославского. М., Л., 1929. .