Кеннет Роуз - Король Георг V

Надо признать, что чаще королева демонстрировала более мягкий юмор. Когда одна подруга упомянула о некой скандально известной леди, которая в связи с многочисленными замужествами семь раз меняла фамилию, королева заметила: «Что ж, мне тоже пришлось сменить много имен: принцесса Мэй, герцогиня Йоркская, герцогиня Корнуоллская, принцесса Уэльская, королева. Но если у меня так получилось случайно, то у нее — исключительно благодаря собственной предприимчивости».

Лорд Маунтбэттен часто рассказывал о тех необычных обстоятельствах, при которых узнал о смерти отца. Принц Людвиг Баттенберг так полностью и не оправился от вынужденной отставки с поста 1-го морского лорда, став в 1914 г. жертвой своего немецкого происхождения. Однако в очередную годовщину начала войны, 4 августа 1921 г., он в качестве запоздалого признания его заслуг перед Королевскими ВМС получил звание адмирала флота. В следующем месяце его сын, служивший на корабле его величества «Репалс», [121] «Отпор» (англ.). добился разрешения от своего командира пригласить принца Людвига (теперь уже маркиза Милфорда Хейвена) в короткий круиз по Северному морю на дредноуте. От этих впечатляющих жестов у старого адмирала вновь поднялось настроение; высадившись на берег в Данробин-Касл, он на поезде отправился в Лондон. Проводив отца, Маунтбэттен вернулся на корабль, но через день или два сам отправился в Данробин-Касл — погостить у герцога и герцогини Сазерлендских.

Почти через сутки он узнал, что его отец умер от сердечного приступа. Не выдержав, Маунтбэттен расплакался. Утешить его попытался другой гость, принц Уэльский. «Завидую тому, что Вашего отца можно было любить, — сказал он. — Если мой отец умрет, мы не почувствуем ничего, кроме облегчения».

В словах, какими принц выразил сочувствие, есть нечто типичное для Ганноверской династии, напоминающее о тех временах, когда монархи и их наследники отчаянно враждовали, скрывая свои истинные отношения под маской внешнего уважения и привязанности. Тем не менее эта традиционная отчужденность с питающими ее причинами как личного, так и политического характера не имеет никакого отношения к той напряженности, что существовала между Георгом V и его старшим сыном. Принц Уэльский был весьма далек от желания поскорее занять трен и с ужасом относился к перспективе стать королем, приняв на себя все связанные с этим ограничения. Подобно многим пережившим войну людям его поколения, он желал получить некоторую свободу от жестких условностей, связанных с его происхождением. Отец ему в этом отказывал. «Образцовым, — писал Логан Пирсалл Смит, — является тот король, который не уклоняется от исполнения своей важнейшей функции: воплощать перед подданными широко известный идеал недостойного поведения, целиком находящийся вне их досягаемости». Этот странный парадокс не лишен смысла, по крайней мере он позволяет, например, объяснить популярность короля Эдуарда VII у подданных. Его сын, однако, предпочитал следовать примеру королевы Виктории, считая, что выживание монархии зависит от соблюдения жестких нравственных норм и хороших манер — тех характеристик человеческой личности, которым он придавал равное значение. Таким образом, противоречия, существовавшие между непоколебимым королем и своенравным наследником — по крайней мере в первые послевоенные годы, отнюдь не носили принципиального характера и являлись, скорее, столкновением двух темпераментов, бессмысленными стычками по поводу стиля одежды и манеры себя вести — мелкими проблемами, которые оба не были способны обсуждать в духе доброй воли или разрешать к обоюдному согласию.

Когда принц, стараясь утешить Маунтбэттена, произнес эти страшные слова, ему было уже двадцать семь лет, но он все еще находился под строгим родительским контролем, оскорблявшим его гордость. Еще труднее было ему переносить то всеобщее обожание и восторг, с которым встречали его появление на публике, особенно во время напряженных поездок в разные места империи и за границу. Располагая приятной мальчишеской внешностью, непринужденностью, раскованностью и личным обаянием, он в то же время страдал от присущей ему застенчивости и недостаточной жизнестойкости. «Я только что вернулся с [вокзала] Виктория, где провожал принца Уэльского, — писал Керзон в 1920 г. — Толпы восторженной публики. В своей немного тесной, облегающей фигуру морской форме он выглядит как пятнадцатилетний — довольно жалкий маленький человечек». Принц также должен был преодолевать в себе отвращение к иностранцам — одно из немногих чувств, которое разделял с отцом. Своей наперснице леди Коук он говорил: «Чем дольше я живу за границей (а в последнее время я живу именно там!), тем больше радуюсь, что родился англичанином». Однако все эти затруднения он преодолевал с триумфальной легкостью. Лорд Ридинг, только что вернувшись из Вашингтона, где выполнял дипломатическую миссию, писал Стамфордхэму:

«Принц проявил себя лучшим послом, чем все мы, вместе взятые. Он сумел уловить истинно американский дух, который очень трудно быстро понять, и лучше всяких книг, статей и пропагандистской риторики заставил американскую публику осознать всю силу демократической поддержки, оказываемой нашей монархии».

Еще более примечательную оценку его деятельности дал Ж. Жуссеран, французский посол в Вашингтоне, который докладывал своему правительству: «Son succes a ete complet aupres des gens les plus divers; les Anglais n’ont jamais rien fait dui ait pu si utilement servir a effacer les anciennes animosites». [122] В глазах самых разных людей он добился полного успеха; для преодоления давней вражды англичане еще никогда не делали ничего столь полезного (фр.).

Даже король, весьма скупой на похвалы своим детям, писал принцу после его визита в Канаду:

«Шлю тебе самые горячие поздравления по поводу блестящего успеха твоей поездки, который в огромной мере связан с твоими личными достоинствами и великолепным поведением. Это заставляет меня гордиться тобой и испытывать большую радость от того, что моего сына могут принимать с таким удивительным энтузиазмом, с такой любовью и преданностью».

Однако эта эйфория длилась недолго. Принц Уэльский, от которого и родители, и собственное окружение требовали, чтобы он вел себя с осмотрительностью проконсула, в основном считал свои заморские поездки чрезвычайно скучными. «Он не проявил никакого интереса к стране, ее институтам или системе управления», — сообщал в Лондон британский посол в Токио. Принц также «допустил ошибку, не вполне осознав, что находится в чужой стране… и, кажется, решил, что может менять программу пребывания как ему вздумается, отказываясь отправиться в поездки, потребовавшие долгих и дорогостоящих приготовлений». Но все же сэр Чарлз Эллиот проявил понимание ситуации, которым так редко отличался король: «Я начал ему сочувствовать, ощущая, каким скучным и монотонным должно ему все казаться во время королевского турне. Принцы должны считать красные ковры и флаги чем-то вроде растений, везде растущих наподобие травы и деревьев». Принца можно было обвинить и в юношеском максимализме, когда во время одного приема он громогласно заявил, что губернаторы Гонконга и Сингапура являются «древними окаменелостями, которые нужно держать в шкафу в Уайтхолле».