Жозеф Мишо - История крестовых походов

Во всяком случае, так как нельзя было убедить себя, что Бог действительно отступился от дела священных войн, то несчастия и неуспех этих экспедиций приписывали каре Божией за преступления и развращение крестоносцев. Сами пилигримы в тяжелые дни обвиняли себя и сознавали, что поведением своим заслужили те бедствия, от которых им приходилось так сильно страдать; к страданиям их всегда примешивались угрызения совести и суровые подвиги покаяния. Когда победа возвращалась к их знаменам, они верили, что в них произошло улучшение, и благодарили Бога, сделавшего их достойными его милосердия и его благодеяний. Следует заметить, что желание оправдать Крестовые походы часто доводило летописцев и проповедников до таких комических преувеличений, которых не может допустить беспристрастная история. Приписывая неудачи Крестовых походов действию правосудия или гнева Божия, объясняли их также действием божественного милосердия, которое хотело испытать добродетель праведных и обратить грешников. Народная вера находила пользу и выгоду даже и в несчастливо кончавшихся войнах; она представляла тогда себе многочисленный сонм мучеников, стяжавших царствие небесное. Такого рода настроение современников естественно должно было содействовать продолжительности Крестовых походов.

Примерами доблестного мужества, блистательных подвигов изобилует история священных войн; но что особенно отличает героизм наших рыцарей, это смирение, добродетель, неизвестная героям древних времен. Воины Креста не тщеславились своими подвигами: они приписывали успех свой помощи Божией и молитвам верующих. Часто бывало, что они спорили при разделе военной добычи, но никогда не оспаривали они друг у друга славы [Из множества приведенных самим автором примеров, к тому же правильно интерпретированных им, сие, к сожалению, никак не следует. - Коммент Сосискина] этот дух смирения, никогда не покидавший воинов Креста, избавил их от жестоких раздоров и был великим благодеянием для народов. В тот век, когда вся сила заключалась в мече, когда гордость и гнев могли доводить воинов до всевозможных крайностей, ничто не было успокоительнее для человечества, как самозабвение этой силы, уничижения ее перед религией.

Другой отличительной чертой крестоносцев являлось чувство братства. Ораторы священных войн постоянно проповедовали евангельскую братскую любовь; короли и принцы служили примером этой любви. Ричард во время Крестового похода, вождем которого он был, часто проявлял великодушное самоотвержение, героическую христианскую любовь, не отступающую ни перед какою опасностью, когда нужно защитить слабого. Однажды, когда он бросился на помощь графу Лейчестерскому и когда окружающие старались его удержать, "нет, я не был бы достоин имени короля, - воскликнул он, - если бы не умел презирать смерть ради защиты тех, кто сопровождал меня на войну!". Когда Людовик IX умирал на голой земле в Тунисе, забота об участи его товарищей по оружию не покидала его до самой последней минуты: "Кто отведет во Францию этот народ, который я привел сюда?" - говорил святой король. Всякий раз как крестоносцы покидали Европу, вожди обещали им возвратить их в родную страну и заботиться о них во время путешествия. И горе было тем, кто не исполнял своего обещания! Они оказались осужденными и Богом, и людьми за недостаток веры и любви. Каждый отряд крестоносцев представлял изображение настоящей семьи; приятно встречать у летописцев того времени латинское выражение "familia" для обозначения военной домашней обстановки какого-нибудь князя или рыцаря Креста.

В обыкновенных войнах солдат принимает лишь слабое участие в интересах того дела, которое он защищает; но в войне, имевшей единственной целью торжество веры, у всех борцов были одинаковые опасения, одинаковые надежды и, можно прибавить, одинаковое честолюбие. Эта общность чувств и интересов придавала много силы армиям Креста и сближала на поле битвы не только воинов с их вождями, но и народы, отличающиеся один от другого и нравами, и характером, и языком. "Если британец, германец или кто-нибудь другой из чужестранцев заговаривал со мною, - говорит один французский летописец первого Крестового похода, - то я не знал, как отвечать ему, но хотя и разделенные различием языков, мы все же составляли один народ, сливаясь в общей любви нашей к Богу и к ближнему".

Вспоминая о видениях и чудесах, возбуждавших в одно и то же время и благочестие, и храбрость крестоносцев, можно заметить, что чрезвычайная вера их происходила не от суеверия. Они почитали совершенно естественным вмешательство божественной силы в то дело, которое они защищали, и уже одно это убеждение их доказывает, сколько было благородного и возвышенного в той области чудес, которыми окружены были в их глазах священные войны. Магия, известная уже тогда в Европе, не последовала за христианами под знаменами священных войн. Библейские воспоминания, евангельские чудеса, Голгофа, Иордан - разве этого не было достаточно, чтобы воспламенять энтузиазм пилигримов иудейских? И потому не без удивления мы видим, что магия играет такую важную роль в "Освобожденном Иерусалиме"; чары Йемена и очарования Армиды не заимствовали настоящего колорита того времени.

В арабских летописях встречается менее рассказов о сверхъестественных явлениях, чем в летописях Запада. Но и мусульмане признавали различные небесные силы, являвшиеся им на помощь среди опасностей войны. Историк Кемаль-эд-дин, рассказывая о поражении, нанесенном антиохийскому князю Рожеру, упоминает об ангеле, облаченном в одежду зеленого цвета, который обратил в бегство армию франков и взял в плен одного из их вождей. Бога-эд-дин сообщает, что легион небесный спустился ночью в город Птолемаиду, когда его осаждали Филипп-Август и Ричард Львиное Сердце. В летописи того же писателя есть рассказ о том, как после избиения мусульманских пленников по повелению Ричарда на полях птолемаидских мученики ислама показывали свои славные раны товарищам, приходившим посетить их, и рассказывали им о радостях, ожидавших их в райских садах. При осаде Маргата явились войску султана четыре архангела, к помощи которых мусульмане имеют обыкновение прибегать во время опасности, и присутствием своим вселили бодрость в души осаждающих.

Во время священных войн, войн истребительных, благочестивые верования не всегда могли обуздывать варварство; часто встречается в это время и забвение человеческих прав, и нарушение справедливости и данной клятвы. Победоносные христиане оказывались безжалостными; кровь врагов почитали они приношением, угодным Господу. Производя губительные опустошения, они считали себя свободными от всякого упрека, так как сарацины, по их мнению, были не что иное, как "нечистые собаки"; истребляя мечом безоружное население мусульманских городов, они радостно восклицали: "Так были очищены жилища неверных!" Но если крестоносцы и поступали варварски со своими врагами, то в отношениях между собою они часто были достойны удивления, и современная история неоднократно упоминает о духе справедливости, милосердия и о других благородных чувствах, одушевлявших пилигримов под знаменами Креста. В настоящем повествовании читатель не раз встречал описание позорной распущенности нравов в среде христианских армий, но он мог так же часто видеть и поучительные примеры. Среди этой смешанной толпы пилигримов, в число которых принимались и добродетельные, и порочные люди, должны были оказаться очень резкие противоположности.