Анатолий Луначарский - Европа в пляске смерти

Но, быть может, манифестаций-то и боится правительство. Ведь издавна считается, что французы вообще, и парижане в особенности, в толпе несдержанны и несовершеннолетни. Очевидно, вовремя войны Парижу нельзя дать театра потому же, почему во время мира ему не дается мэра, потому же, почему все уличные манифестации подавляются в нем с жестокостью, вряд ли мыслимой где-нибудь в Вене. Франция очень демократична, но правительство ее проникнуто, разделяемым притом многими благонамеренными гражданами, мнением, что народная масса во Франции вообще прямо-таки опасна. Оттого у нас здесь, во Франции, военная цензура строже, чем где-либо в мире. Оттого французский парламент был так поспешно рассеян. Оттого французские министры не раскрывают рта и словно запрятались куда-то в своем Бордо, в то время как английские министры делятся своими мыслями с английской большой публикой. Потому-то Париж несколько скучен и подавлен. Боятся его горя, боятся его радости, боятся его уныния, боятся его воодушевления. Галлиени приказал вчера арестовать не только тех, кто передает с театра военных действий дурные вести, но и тех, кто передает хорошие.

Все это довольно печально. Но французы, по-видимому, склонны переносить все терпеливо. Они сами как будто притихли. Они сами как будто говорят себе: «Да, мы подростки, шумные, нервные, своевольные, а теперь не до шалостей. Пусть взрослые делают, что знают. А мы выйдем из карцера, в который нас заперли, лишь когда страхи пройдут мимо». Один только «свободный человек» — Клемансо неумолимо продолжает беситься и критиковать. За это его газету закрыли на 8 дней. Он попытался издавать ее под названием «Человек на цепи». Закрыли и эту. Остроумный Альмерейда 8 предсказывает третью газету под названием «Человек, сорвавшийся с цепи».

«День», 29 октября 1915 г.

В ночь с 31 марта — для первого апреля, что ли? — над маленьким городком бернского кантона Порантрюи стал летать загадочный аэроплан. А кто говорит, их было два. Кружились они над городком в течение 45 минут. Сопротивления им никто никакого не оказывал. Так низко, что некоторые жители, приложив кулаки ко рту, кричали: «Не бросайте бомб! Вы в Швейцарии!».

Но авиаторы все-таки стали бросать бомбы. Бросали они их несколько странно. При низком полете — 150, а иные говорят — сто метров, в совершенно ясную ночь, уж и утро брезжило — они словно нарочно избегали серьезных пунктов и бросали свои бомбы венцом вокруг города, словно им только и нужно было напугать жителей и разбить им несколько сот оконных стекол.

На этот факт навязалась теперь целая гроздь других фактов, поучительных и доказательных до крайней степени.

Прежде всего военные власти города Порантрюи, не предпринявшие решительно ничего против авиаторов, проявили чрезвычайную энергию против жителей охраняемого ими городка. Немедленно по их распоряжению был прерван телефон.

Вся Швейцария узнала о событии только из официального источника. Источник этот, анонс генерального штаба, гласил — уж не для первого ли апреля? — что над городом Порантрюи летал неизвестный авиатор и бросал бомбы: все заставляет думать, что аэроплан был французский.

Между тем решительно ничто не заставляло думать ничего подобного. Аэроплан оказался немецким. Официальный бюллетень, изданный в возмещение пресечения телефона и долженствовавший, очевидно, предотвратить всякие «бестактности» со стороны частных лиц, сам оказался в такой огромной степени бестактным, что даже серьезная французская пресса, например «Journal de Débats», упрекнула швейцарский штаб в нарушении нейтралитета облыжным и непроверенным обвинением Франции в нападении на швейцарскую границу. Упреки французской прессы показались самому генеральному штабу справедливыми, и офицер, редактировавший бюллетени, подвергнут был аресту и строгому выговору.

Этого, однако, мало.

Жители Порантрюи крайне были озлоблены тем, что расставленные всюду в изобилии часовые не стреляли по авиатору, летевшему в ста метрах, кружившему три четверти часа и бросившему десяток оглушительно взрывавшихся бомб. Часовые объяснили, что у них нет боевых патронов!

Всеобщее, на всю Швейцарию, недоумение.

Подумайте: две недели тому назад журналист Фруадво, из той же Юры, где находится и Порантрюи, упрекал военные власти в недостаточно серьезной защите юрской границы и указывал на то, что даже часовые не имеют боевых патронов. Он был отдан под суд, и военный суд, при смущении всей Швейцарии, закатал его на год и три месяца в тюрьму. Предстоит кассационное рассмотрение дела. В Швейцарии не принято держать в тюрьме не осужденных еще окончательно лиц, но военные власти так озлоблены, что Фруадво за его «ложь» держат и сейчас в тюрьме. И что же? Оказывается, что патронов-то действительно не было. Причем порядки эти не изменены были и после процесса.

Теперь прошу вас оценить следующее пикантное продолжение по той же линии результатов апрельских бомб. Генеральный штаб объяснил, что войска, стоящие в Порантрюи, считаются войсками второй линии, однако и они должны были иметь патроны, вследствие же выяснившейся оплошности полковой командир подвергнут шестидневному аресту и отставлен от занимаемой им должности.

Не для первого ли апреля сообщил об этом по всей Швейцарии генеральный штаб? Дело в том, что на другой же день после сообщения национальный советник Докур оповестил всю печать, что ему доподлинно известны такие-то и такие-то батальоны (он их назвал, назвал и места, где они стояли) первой линии, тоже не имеющие патронов. При таких условиях в прессе появились иронические вопросы, посадят ли военные власти и Докура на год и три месяца в тюрьму. Я, конечно, решительно не знаю, нужны или не нужны были патроны тем или другим войсковым частям, но одно ясно, что все вместе составляет букет, от которого несет уже знакомым швейцарским запахом — запахом крайней заносчивости и совершенно исключительной бестактности военных властей, которые разыгрывают роль диктаторов в демократической республике.

Но все это только ягодки.

В Порантрюи, как пограничном городе, имеется правительственный префект. Надо сказать, что Порантрюи, город с французским населением, принадлежит к так называемой бернской Юре и относится к кантону Во. Как пограничный, однако, он имеет префекта от центральной швейцарской власти. Этот-то префект утром фатального дня явился на телефон и попросил соединить его с центральным правительством для доклада о случившемся крайне важном событии. Каково же было его изумление, когда ему ответили, что военные власти не могут сделать исключения для него и что он, представитель высшей в стране власти, лишается возможности с этой властью снестись!