Даниил Мордовцев - Державный плотник

- Так, так, старче, "Про трех братив", - подтвердил Кочубей, - бо теперь вже у Азови нема и николы не буде мисця для невольныкыв.

- Ото ж и я думаю, куме, - согласился Мазепа.

Кобзарь молча начал настраивать бандуру. Струны робко, жалостно заговорили, подготовляя слух к чему-то глубоко-печальному... Яснее и яснее звуки, уже слышится скорбь и заглушенный плач...

Вдруг слепец поднял незрячие глаза к небу и тихо-тихо запел дрожащим старческим голосом, нежно перебирая говорливые струны:

Ой то не пили то пилили,

Не туманы уставали

Як из земли турецькой,

Из виры бусурьменьской,

З города Азова, з тяжкой неволи

Три братики втикали.

Ой два кинни, третий пиший-пишениця.

Як би той чужий-чужениця,

За кинними братами бижить вин, пидбигае,

Об сири кориння, об били каминня

Нижки свои козацьки посикае, кров'ю слиди заливае,

Коней за стремени бере, хапае, словами промовляе...

- Гей-ей-гей-ей, - тихо, тихо вздыхает слепец, и струны бандуры тихо рыдают.

Но вдруг тихий плач переходит в какой-то отчаянный вопль, и голос слепца все крепнет и крепнет в этом вопле:

Станьте вы, братця! Коней попасите, мене обиждите,

З собою возьмите, до городив христяньских хочь мало пидвезити.

...Опять перерыв и немое треньканье говорливых струн.

Все ждут, что будет дальше. Чуется немая пока драма. Мазепа сидит насупившись. Пани Кочубеева горестно подперла щеку рукою. Личико Мотреньки побледнело. У Ягужинского губы дрожат от сдерживаемого волнения. Один стольник бесстрастен.

Как будто издали доносятся слова чужого голоса:

И ти брати тее зачували, словами промовляли:

"Ой, братику наш менший, милый, як голубоньку сивий!

Ой та ми сами не втечемо и тебе не визьмемо

Бо из города Азова буде погонь вставати,

Тебе, пишого, на тернах та в байраках минати,

А нас, кинних, догоняти, стреляти-рубати,

Або живцем в гиршу неволю завертати".

- Ой, мамо, мамо! Воны его покынулы! - громко зарыдала Мотренька и бросилась матери на шею.

6

И пани Кочубеева, и отец, и Мазепа стали успокаивать рыдавшую Мотреньку.

- Доненько моя! Та се ж воно так тильки у думи спивается, - утешала пани Кочубеева свою дочечку, гладя ее головку, - може, сего николы не було.

- Тай не було ж, доню, моя люба хрещеныця, - утешал и гетман свою плачущую крестницу. - Не плачь, доню, вытри хусточкою очыци.

- От дурне дивча! - любовно качал головою сам Кочубей. - Ото дурна дытына моя коханая!

Мотренька несколько успокоилась и только всхлипывала. Ягужинский сидел бледный и нервно сжимал тонкие пальцы. Стольник благосклонно улыбался.

- Може, мени вже годи панночку лякаты? - проговорил кобзарь. - То я с вашои ласкы, ясновельможне паньство, и пиду геть?

- Ни-ни! - остановила его пани Кочубеева. - Нехай Мотря прывыка, вона козацького роду. За козака и замиж виддамо... Вона вже й рушныки прыдбала.

Мазепа сурово сдвинул брови, увидав, что при слове "рушники" Мотренька улыбнулась и покраснела.

- Ну, сидай коли мене та слухай, - сказала пани Кочубеева, поправляя на ее только что сформировавшейся груди "коралы" и "дукачи". - А ты, диду, спивай дали.

- Ге-эй-гей-гей! - опять вздохнула старческая грудь, опять зарокотали струны, и полились суровые, укоряющие слова:

И тее промовляли,

Одтиль побигали.

А менший брат, пиший-пихотинець,

За кинними братами вганяе,

Словами промовляе, сльозами обливае:

"Братики мои ридненьки, голубоньки сивеньки!

Колы ж мене, братця, не хочете з собою брати,

Мени з плич голивоньку здиймайте,

Тило мое порубайте, у чистим поли поховайте,

Звиру та птици на поталу не дайте".

- Бидный! - тихо вздохнула Мотренька. - Ото браты!

Эта наивность и доброта девушки так глубоко трогали Павлушу Ягужинского, что он готов был броситься перед нею на колени и целовать край ее "спиднычки".

- У тебе не такый був брат, - улыбнулась дочери пани Кочубеева, - та не дав Бог.

Снова настала тишина, и слышен был только перебор струн, а за ним суровое слово порицания братьям бессердечным:

И ти браты тее зачували,

Словами промовляли:

"Братику милий,

Голубоньку сивий!

Шо ты кажешь!

Мов наше серце ножем пробиваешь!

Що наши мечи на тебе не здиймутся,

На дванадцять частей розлетятся..."

- Ох, мамо! - схватила Мотренька мать за руку. - То ж з ным буде! жалобно шептала она, на глазах ее показались опять слезы.

Ягужинский видит это, и его сердце разрывается жалостью и любовью.

7

Полная глубокого драматизма дума козацкая начала волновать душу даже холодного на вид гостя московского.

"Чем-то кончится все сие? - спрашивает себя мысленно Протасьев. Колика духовная сила и лепота у сих хохлов, коль у самого подлого, нищего слепца слагается в душе такая дивная повесть".

И он уже с глубоким интересом вслушивался в дальнейшие детали развертывавшейся перед ним драмы, об одном сожалея, что нет здесь великого государя, чтоб и он прослушал козацкую думу, которая говорила устами слепца:

То брат середульший милосердие мае,

Из своего жупана червону та жовту китайку видирае,

По шляху стеле - покладае,

Меншому брату примету зоставляе,

Старшому брату словами промовляе:

"Брате мий старший, ридненький! Прошу я тебе:

Тут травы зелени, воды здорови, очереты удобни

Станьмо кони попасимо.

Свого пишого брата хочь трохи пидождимо,

На коней возьмимо,

В городы християнськи хочь мало надвезимо,

Нехай же наш найменший брат будет знати,

У землю християнську до отца дохождати ..."

- О, хороший, хороший! - сами собой шепчут губы Мотреньки.

А кобзарь тянул:

То старший брат до середульшого брата словами промовляе:

"Чи ще ж тоби каторга турецка не увирилася.

Сириця у руки не вьидалася!

Як будемо своего брата пишого наджидати,

То буде з Азова велыка погоня вставати,

Буде нас всих рубати,

Або в гиршу неволю живцем завертати".

- Правдыво рассудыв старший брат, пане стольнику? - спросил Протасьева Мазепа.

- Нет, пан гетман! - отрезал стольник. - За такой рассуд великий государь велел бы старшего брата бить батоги нещадно, дабы другим так чинить было неповадно.

Мотренька благодарными, растроганными глазами взглянула на Протасьева...

То як став пишеходец из тернив выходыти,

Став червону китайку находыти:

У руки хватае, дрибними сльозами обливае.

"Це дурно, - промовляе, - червона китайка по шляху валяе.

Мабуть, моих братив на свити иемае!..

Мабуть, з города Азова погоня вставала,

Мене в тернах мынала,

Братив моих догоняла, стриляла, рубала!

Колы б я мог знаты,

Чи моих братив постреляно,

Чи их порубано,

Чи их живых у руки забрано,

Ей, то пишов бы я по тернах, по байраках блукаты,

Тила козацького-молодецького шукаты,