Ю. Бахрушин - Воспоминания

Нил, — индифферентно ответил возница. Нил? Так-с! — повторил Владимир Васильевич, — Нил Столбенский, значит. Ну, так вот, братец… И начал излагать ему, куда и как нас надо было везти. Нил стоял молча и слушал. По окончании речи Владимира Васильевича он все так же продолжал молчать, словно ожидая, что ему скажут еще что-нибудь.

— Ну, так как? — принужден был наконец спросить Владимир Васильевич.

Нил шмыркнул носом и заметил:

Что ж, это можно, только я каурую еще припрягу, а то в одиночку-то ехать неспособно, да бабе ска-жу-с!

Сумма вознаграждений — двадцать пять рублей — была определена тут же, с обеих сторон возражений не вызвала, и Нил отправился экипироваться. Через полчаса мы уже выезжали из маленького чистенького Ярцева, держа свой путь на северо-запад.

Ну так вот, брат Нил, помещиков здешних знаешь? — спросил Владимир Васильевич, когда мы покатили по пыльному проселку, словно устланному мягкой мышиной шерстью. Нил снова помолчал, а потом ответил:

— Знаю.

Впоследствии мы убедились, что наш возница отнюдь не был ни глуп, ни малосообразителен, наоборот, его общее развитие и умственные способности были выше среднего, но он отличался совершенно особенной положительностью. Выслушав вопрос, он, по-видимому, сперва молча и старательно изучал его сущность со всех сторон, а затем столь же старательно взвешивал свой ответ, стараясь быть максимально точным и исчерпывающим.

— Хорошо, — проговорил мой спутник, — значит, будет у нас так заведено — ко всем помещикам по пути заезжать. Если там версты три-четыре крюку давать придется, все равно будем заворачивать, а за все это я тебе пятерку прибавлю.

Нил опять помолчал, а через несколько минут спросил:

— Значит, сейчас к Забелле поедем? Это верст с десять отсюда будет.

— К Забелле так к Забелле — вези куда знаешь, наше дело ехать! — согласился Владимир Васильевич, довольный тем, что он оказался понятым, и, обратясь ко мне, добавил:

— Ну, брат, начинаются «Мертвые души»…

Смоленщина в этой своей части не отличается лесистостью. Мимо нас мелькали бесконечные поля с наливающейся рожью и овсом, сменяясь изредка низкорослыми перелесками. В безоблачном небе заливчато звенели неугомонные жаворонки и медленно кружили ястреба. Дали были подернуты сиреневой дымкой просыпавшегося дня, и чистый воздух еще не усиел пропитаться мелкой дорожной пылью. Навстречу, все чаще и чаще, стали попадаться местные аборигены. Все они останавливались на обочине, приветливо кланялись и долгим взглядом провожали наш неказистый экипаж. Как мужчины, так и женщины были одеты в яркие местные костюмы, пошитые из домотка ной материи. Все почти женщины были украшены ожерельями из крупного натурального янтаря и носили в ушах причудливые серьги из посеребренных стеклянных бус, переплетенных яркими шерстяными нитками. Встречавшиеся старухи зачастую курили большие домодельные трубки, немилосердно дымя и оставляя за собой вонючий чад не то паленых тряпок, не то жженого осеннего листа. Как нам удалось впоследствии выяснить, вместо табаку они употребляли какой-то местный корень, не столь ароматичный, сколь, видимо, крепкий. На каком-то перегоне до нас долетели издали чарующие звуки какого-то необычайного инструмента. Мелодия была не сложной, но звук был исключительно мягкий и ласкающий. В первый раз заслышавши его, мы подумали, что где-то вдали играет искусный горнист, но вместе с тем звук был другой, более мягкий и приятный. Чем дальше мы двигались вперед, тем чаще раздавалась чарующая музыка. Наконец я не выдержал и спросил Нила, что это такое.

— А то ж пастух, — флегматично ответил он, — скотине на трубе играет.

Мы недоумевали, так как принять слово «труба» за местное обозначение пастушечьего рожка или жалейки 1*никак не могли — звук был совсем иной. Наконец сбоку дороги, впереди нас, запестрело стадо. Сзади брел пастух, волоча за собой длинный бич и опираясь на толстый высокий посох, намного выше его роста. Вдруг, к нашему удивлению, пастух вскинул посох вверх, приложил его узкий конец к губам и наполнил поле чарующими звуками роговой музыки. Мы остановились около пастыря и попросили его показать нам его диковинный инструмент. Труба, или рог, представляла из себя инструмент в три с лишним аршина длины. Сделан он был из двух долбленых половин березового ствола. Половины были сложены вместе и крепко-накрепко забинтованы березовым лыком. При игре на своем инструменте музыкант принужден был широко расставлять ноги, для упора, и издали его поза напоминала церковную стенную иконопись, изображавшую евангельского архангела, будившего мертвых на картине Страшного суда. После недолгого торга мы приобрели диковинный инструмент — это была наша первая покупка за время поездки. Смоленские пастухи тогда дали мне полное представление о том очаровании, которое таил в себе знаменитый в XVIII веке нарышкинский хор рожечников, игравший на Неве и пленявший слух современников. По мягкости звука ни один духовой инструмент не может равняться рогу.

Когда наши ноги уже начали затекать от долгого сидения в бричке, впереди, в лощине, замелькали какая-то купа деревьев и ряд небольших построек, над которыми расстилался приветливый печной дымок. Нил обернулся к нам и, указывая на лощину своим кнутовищем, проговорил:

— Вон и Забелло.

Минут двадцать спустя мы вкатили в довольно обширный двор помещичьей усадьбы. Одноэтажный деревянный барский дом новой стройки скорее напоминал зимнюю дачу владельца средней руки, нежели дворянскую резиденцию. Вокруг двора высились всякие хозяйственные постройки — скотный двор, птичник, амбары, конюшня. На всем лежал отпечаток новизны и бесхозяйственности. Казалось, у человека, воздвигавшего все это, вдруг неожиданно появилась откуда-то изрядная сумма денег, которую он сразу и убухал на обзаведение помещичьего хозяйства. К концу стройки денег стало не хватать, а когда все было отстроено, то финансы и вовсе перевелись — так все и стояло, неизвестно зачем и для чего выстроенное.

На части здания были какие-то временные крыши, на людской избе не хватало наличников у окон, к сараю были прилажены какие-то старые ворота, облезлые и пошарпанные, неизвестно откуда сюда попавшие. К нашему экипажу немедленно подбежал какой-то работник и встал как вкопанный в нескольких шагах, всецело отдавшись молчаливому созерцанию. Владимир Васильевич первым нарушил его занятие вопросом:

— Скажи, милый человек, барин-то встал у вас?

— Должно, встал, — неуверенно ответил малый, — чай, видно, пьет — самовар на крыльцо из людской ужо понесли.

— Проводи-ка к нему.

— Это можно, только чего ж провожать-то, дорога прямая, вокруг дома по стежке, прямо к нему и выйдете.