Ю. Бахрушин - Воспоминания

Тщетно стараюсь припомнить тот момент, когда прошлая жизнь перестала являться передо мной в виде отдельных кадров, а потекла неразрывной лентой. Безусловно это было связано с каким-то сильным впечатлением.

Быть может, это была свадьба сестры матери, моей крестной, где я был мальчиком с иконой. Помню, как я присутствовал при укладке приданого невесты, когда в каждый угол массивного дубового сундука клали баранки и золотые монеты, дабы грядущий домашний очаг был чашей полной. Помню, как мой дядя, шафер невесты, стоя на одном колене, обувал свою сестру в белые атласные туфли, предварительно кладя ей под пятку по золотому, чтобы она всю жизнь ступала по золоту. Помню себя, смущенного и беспомощного, в белой матроске с иконой в руках, сидящего насупротив знакомой матери крестной с белой фатой и чужого дяди с блестящим черным цилиндром на коленях. В белоснежной зеркальной карете мы катили куда-то от Красных ворот на старую Басманную в зимние московские сумерки, помню, наконец, свадебный обед, заздравные тосты, пьяные выкрики, огромную свадебную конфету, подаренную мне, и безумное желание спать. Но мне кажется, что не это было моим первым сознательным впечатлением далекого прошлого, а что это произошло в связи с первым посещением театра.

Мы сидели в ложе. Шел балет «Спящая красавица». Танцевала некрасивая, но очаровательная Рославлева, в которую я немедленно влюбился. Фею Карабос играл В. Ф. Гельцер, дирижировал Рябов. Гениальная музыка Чайковского проникала во все мое существо, бессмертная панорама А. Гельцера заставляла меня забыть, что я в театре. Мне хотелось, чтобы балет шел без антрактов и продолжался до бесконечности. Помню, что я мало реагировал, когда полицмейстер Большого театра П. А. Переяславцев, красивый, шикарный офицер, стоявший с отцом в партере, взял меня на руки и сразу перенес из ложи в зрительный зал. Помню только, что мужчины хотели провести меня за кулисы, но мать запротестовала, говоря, что я еще успею это увидать. Она оказалась нрава. Я благодарен ей за то, что она тогда не пустила меня на «кухню театра» — очарование сказки пропало бы. «Спящая красавица» до сегодняшнего дня мой любимый балет. До сих нор запах театральной пыли — мой любимый аромат.

1* Кантонист — солдатский сын, прикрепленный со дня рождения к военному ведомству и несущий службу в особой низшей военной школе.

2* Золоторотцы — ассенизаторы.

3* «Брокар» была фирма известных духов. (Примеч. Ю. Бахрушина.)

4* Так в подлиннике.

5* Отправлять требы — совершать богослужебный обряд.

Большой кабинет отца. Комната обставлена в его своеобразном оригинальном вкусе. Это конгломерат всех стилей и всех эпох, и не будь в ней тонкого вкуса, она напоминала бы лавку старьевщика. Здесь эпоха Возрождения, готика, стиль модерн, классический ампир и даже вычурная Мавритания. И как ни странно, все эти стили спокойно уживались вместе и не ссорились. Им даже не мешал огромный камин и расписной плафон, изображающий рождение дня. Я любил, лежа на спине на большом угловом диване, смотреть, как по потолку в разные стороны разлетались гении, трубя в фанфары. Мне было жалко, когда впоследствии одна из директорш музея приказала замазать белой краской этот, в сущности, никому не вредивший потолок. Столь же мне жалко и огромного дивана углом, с лежащим на одной поручни деревянным резным львом и большой башней.

Этот диван, как и большинство мебели, находившейся в нашем доме, был работы известного московского мебельщика?. Ф. Фишера — аккуратного, добросовестного обрусевшего немца, влюбленного в свое дело. Помню, как однажды Федор Федорович, будучи у нас в доме, увидал, как отец, желая поправить какую-то криво висевшую на стене картину, залез и встал на какой-то комод. С Фишером чуть не сделалось удара.

— Алексей Александрович! Разве так можно? Что вы делаете? Газету, газету хоть бы подстелили!..

Воскресный день. Я сижу у себя в детской и чем-то занят с моей гувернанткой м-ль Berte. У отца с матерью гости. Вдруг к нам приходят и зовут к родителям. Я иду в кабинет. На большом диване сидят отец, мать и красивый, щеголеватый старик с большим лбом и мягко падающими серебристыми усами. Говорят они почему-то по-французски. Отец показывает старику огромный портрет Ермоловой, постоянно висевший у него в кабинете, и что-то говорит. Старик приветливо мне улыбается и берет меня к себе на колени. Мне это не только не страшно, а даже приятно, так как старик мне кажется очень добрым и хорошим. Он мне задает какой-то вопрос по-французски, на который я отвечаю, затем говорит, что у него тоже есть мальчик, но он уже большой и занимается скульптурой. Затем отец с матерью и гостем идут смотреть музей. Это сложное путешествие — надо спуститься вниз по парадной лестнице и через маленькую дверь и узенькую лестничку проникнуть в полуподвальное помещение, где помещается собрание отца. Мы возвращаемся с гувернанткой обратно в детскую. М-ль Берт спрашивает меня, знаю ли я, с кем я говорил? На мой отрицательный ответ она мне сообщает, что я говорил со знаменитым Сальвини! Сальвини так Сальвини — мне тогда было все равно, и я снова равнодушно принялся за свое прерванное занятие.

Впоследствии я узнал, что музей произвел на Сальвини большое впечатление, он только пожалел, что в него приходится попадать сквозь темную, маленькую дверь и узкую лестницу. Уезжая, он обещал прислать что-либо для музея из Италии.

Не прошло и двух недель после этого, как угловой диван в кабинете отца был отодвинут, а в углу рабочие начали пробивать пол и вести вниз широкую удобную лестницу.

Прошло несколько лет, память о Сальвини все более и более сглаживалась у москвичей. У отца новые художественные увлечения тоже отодвинули на второй план итальянского трагика. Вдруг пришло извещение с таможни о получении на имя отца ящика из-за границы. Когда посылка была привезена и распакована, в ней оказался большой прекрасный бюст Сальвини работы его сына и маленький майоликовый письменный прибор работы завода того же Сальвини, предназначенный специально моей матери «на память».

Сальвини и его посещение нашего дома в памяти моей матери оставили более яркое впечатление. Скупая на высказывания, она отметила этот день в своем дневнике. «Сегодня, — писала она, — у нас был Сальвини вместе с Чекатто. Говорит очень плохо по-французски, так что у нас была Эмилия Карловна и Чекатто. которые объяснялись с ним все время по-итальянски. Удивительно любезен и с большим интересом смотрел собрание, хотя почти все оно состоит из артистов русских и ему, конечно, не знакомых. Спрашивает Леню: 1*— Вы давно этим занимаетесь? — Восемь лет. — Значит, у вас больше нет никакого дела? — У меня большая фабрика, которой я заведую.- Parbacco! 2*Упрашивали его, упрашивали завтракать, так и не согласился».