Павел Муратов - Смерть Рудина

На расспросы мужа Наталья Алексеевна не отвечала ничего. Сергей Павлович Волынцев отяжелел и опустился с годами. Молчание жены вызвало в нем на поверхность несложные степные чувства. Он не воздержался от брани и угроз, потом раскаивался, целовал руки, плакал и жаловался на свое ничтожество, а вечером, уйдя в курзал, выпил две бутылки шампанского и проиграл три тысячи. Наталья Алексеевна вздохнула с облегчением при его уходе. Ввезли ее больную дочь, и она припала к ней, сдерживая рыдания. Девочка расплакалась капризно и продолжительно. Луч бледного немецкого солнца скользнул где-то вверху по белой стене гостиничной комнаты и погас.

В эту-то равнодушную комнату с невыразимым трепетом, с помощью замысловатых и даже дерзких ухищрений проник спустя два дня Володя, поддерживаемый непреклонным желанием передать во что бы то ни стало из рук в руки драгоценное письмо Рудина, где каждая строчка была известна ему и памятна до мелочей по долгим и пылким предварительным обсуждениям. Он встал у окна и ждал; сердце его билось так сильно, что он придерживал его обеими руками. Отворилась дверь, Наталья Алексеевна вошла и поставила на стол зажженную свечу. Она была одна, но мало испугалась, когда Володя вышел из тени занавески. Эти дни она всё время чего-то ждала.

- Простите меня,- начал он,- я не знал как... Умоляю вас взять письмо. Оно от Дмитрия Николаевича Рудина. Он ждет, он просит...- Володя остановился.

- От Рудина...- повторила машинально и холодно Наталья Алексеевна. Ей сделалось странно: как могла она позабыть все эти дни... Чего ждала она, на что надеялась, чего желала? Туман застлал ей глаза; но она скрепилась, сделала над собою усилие.- Хорошо,- вымолвила она, взяла письмо и спрятала его за корсаж.- Как вы пришли? Уходите.

Володя не двигался и смотрел на нее. Наталья Алексеевна не опустила головы, но глядела в сторону; рука ее, опертая на стол, заметно дрожала. Вечность пронеслась между них в это тихое мгновение.

В соседней комнате послышались шаги, распахнулась дверь, и Волынцев вошел, возвратив-шись за деньгами для карт. Разыгралась тяжелая, унизительная сцена. Волынцев кричал, задыхался в слепой и постыдной ярости. Подойдя вплотную к Володе, он осыпал его бранью и поднял на него руку. Наталья Алексеевна сперва продолжала стоять у стола как вкопанная, потом повалилась на пол в глубоком обмороке. Бледного как полотно молодого князя, с измятой в руках шляпой и съехавшим набок воротником, ее муж крепко сжал за плечи и вытолкал вон. В тот же вечер он написал отцу его грубое и неграмотное письмо.

Получив это письмо, князь Г* испытал необыкновенный прилив мыслей, которые переплета-лись, путались и стирали одна другую. Он попытался встать с дивана, ловя что-то руками в воздухе, но не мог. Губы его шевелились, он весь осел и накренился в сторону; первый удар хватил его. В то же время в верхних комнатах Надежда Петровна предалась отчаянию в первый раз в своей жизни: Володя покушался на самоубийство, у него отняли пистолет, не заряженный, впрочем, и объемистую тетрадь, озаглавленную "Моя исповедь". Эту тетрадь Надежда Петровна успела прочесть в ту же ночь, несмотря на хлопоты, докторов и мельканье озабоченных лиц и зажженных свечей из комнаты, в комнату. Вся она как-то ожила, приободрилась, почти что обрадовалась. К утру она совершенно успокоилась, внимательно прочитывала тетрадь, качала головой и тихонько приговаривала: "Дура я, дура!"

Рудин оказался приготовленным и к этому новому испытанию в его жизни. Когда Надежда Петровна велела его позвать и, не здороваясь, кинула ему тетрадь Володи, когда из уст ее посыпались злые упреки и обвинения, разумность и справедливость которых он не мог не признать где-то в своем сердце,- он не удивился, не потерялся, принял всё как должное.

- Вы, вы научили его всем этим глупостям и низостям,- кричала Надежда Петровна.- Может ли какая-нибудь женщина обратить внимание на вас! Взгляните на себя! Вы хотели завлечь ее с помощью мальчика...

- Перестаньте же, княгиня,- сказал Рудин, без труда сдерживаясь.- Я привык к оскорблениям,- добавил он с большой искренностью.

Ему было предложено покинуть расстроенный дом князя Г* и уехать в тот самый день. Он попросил позволения проститься с Володей. В этом ему отказали решительно. Он заговорил тогда о своем последнем долге перед человечеством, о давно задуманном "Опыте общественно-го устройства", вся сущность которого, план и подробности были давно у него в голове. Этот труд следовало издать только в столице мира, Париже, на распространеннейшем среди цивилизованных наций французском языке. Но для того нужны были деньги...

- Вы получите эти деньги,- сердито прервала его Надежда Петровна. Рудин низко ей поклонился.

Спустя несколько дней дилижанс высадил его в Линдау на пути в Париж, пролегавшем через Швейцарию. Немецкий курорт, встреча с Натальей Алексеевной, дом князя Г* и сам Володя были вытеснены из его ума и сердца новыми мечтами и впечатлениями. Он стал только еще более горбиться и сделался заметно рассеян. Иногда он горько улыбался своим мыслям и говорил вслух. В комнате для путешественников он собирался написать письмо, но, достав бумагу и чернила, вдруг позабыл об этом, вышел наружу и сел на лавочку у дверей почты...

Начиналась осень 1847 года. Был вечер, солнце уже скрылось в горах, из ущелий дул сильный холодный ветер, и озеро, насколько хватал глаз, покрылось рябью коротких волн. Дорожная карета, меняя лошадей, остановилась перед почтовым домом, и вышедший из нее путешественник стоял в нескольких шагах от Рудина и глядел на озеро, кутаясь в толстый плащ и низко надвинув на глаза шляпу. Из кармана его торчал номер лондонской газеты. Рудин заговорил с ним.

- Что нового в Лондоне? - спросил он.

- Добрые вести, добрые вести,- оживленно заговорил незнакомец, лишь слегка обернув-шись и блеснув на Рудина черными глазами.- Изгнанники возвращаются на родину. Близится день освобождения.- Он приостановился и еще раз взглянул на Рудина.- Ваше лицо внушает мне доверие,- продолжал он.После пятнадцати лет изгнания я возвращаюсь туда, где раздавлены порывы и вытоптаны надежды моей юности. Кровь мучеников, которых я знал и любил на заре их жизни, лилась обильно за эти пятнадцать лет в прекрасной и несчастной земле наших отцов. Наступает час возмездия. Ярмо чужеземца и деспота не прорастет цветами грядущей весны. Кинжал свободолюбцев и мстителей вынут из ножен и отточен. Пламя восстания тлеет в народе, как уголь под пеплом исторического зла. С первыми весенними днями оно вспыхнет, разольется пожаром. Из этого великого пожара родится Нация и Республика.

Рудин выслушал незнакомца, предаваясь собственным мыслям.