Алан Мурхед - Борьба за Дарданеллы

Тупая, неумолимая скука начала охватывать союзную армию. Не то чтобы полная безнадежность, цинизм. Она была порождена отсутствием цели в их жизни, механическим фокусированием мыслей на простейших и ближайших вещах, обеде, последней почте из дому. Надоедали «жуткие, ужасные, летаргические мухи», а сильные сухие ветры ранней осени посылали вверх клубы пыли. Опять солдаты начали жаловаться на болезни. Многие из них так ослабели от дизентерии, что двигались не быстрее, чем ползали. А в секторе АНЗАК особенно было замечено, что исчезла прежняя рисовка. Изможденные солдаты выглядели старше своих лет, при малейшем напряжении они задыхались. Их отправляли бригадами для отдыха в лагерях на Имброс и Лемнос, но они не восстанавливались. Они возвращались в строй такими, как будто и не уезжали. Солдаты-индийцы с их простой вегетарианской диетой очень хорошо переносили жару, но другие солдаты продолжали поедать мясные консервы и ненавидели жару. В течение нескольких недель ежедневно с полуострова эвакуировалось 800 больных, и это являлось еще одним признаком бесцельного напряжения, под которым они больше страдали, чем жили. Даже лошади, раньше безразличные к артобстрелу, стали ржать и дрожать при звуках отдаленных пушечных выстрелов.

Гамильтон начал утомительную борьбу за подкрепления из Египта, где гарнизон в 70 000 человек сидел без движения, но командовавший там генерал Максвелл очень не хотел отдавать своих солдат. Он говорил, что очень озабочен передвижениями в Ливийской пустыне племени Сенусси: мол, они могут напасть в любой момент. Он не мог никого отдать. Гамильтон не отставал и получил согласие Военного совета на посылку двух батальонов. «Это было вчера, — писал он в своем дневнике. — Но возможно, Сенусси тут же услышал об этом, потому что Максвелл немедленно шлет телеграмму: „Поведение Сенусси определенно опасно, и его люди недавно занимались ночными маневрами вокруг нашего поста в Соллуме“... Я с извинениями отказался от двух батальонов, а сейчас осмеливаюсь заявить, что Сенусси вернется со своих ночных маневров вокруг Соллума и займет свое старое стратегическое положение под рукавом у Максвелла». Гамильтон тоже становится язвительным.

Турки не наступали. Половина всей их армии сейчас находилась на полуострове, но в августе они тоже понесли тяжелые потери и были поражены такой же летаргией и унынием. Воцарилась иссякшая атмосфера выздоровления — хотя вряд ли выздоровления, — которая следовала за атакой в секторе АНЗАК в мае и всеми другими крупными сражениями. На данный момент массового убийства было достаточно. Опять стали летать туда и назад между окопами подарки в виде продуктов и сигарет, а война перестала быть воплощением бешенства, яростных рукопашных боев, а превратилась в соревнование в профессиональном искусстве. Заработали снайперы. Стали копать туннели под вражеские траншеи и взрывать в них мины. Стали проводить мелкие налеты и устраивать ложные атаки.

Во многих отношениях солдаты в противолежащих окопах должны были ощущать бóльшую духовную и эмоциональную близость друг к другу, чем к неясным фигурам своих генералов и политиков в тылу. Как и бедность, смертельная опасность и трудности окопной жизни низвели всех их, и британцев, и турок, просто до уровня существования, и они были оторваны от остального мира. Они могли ненавидеть такую жизнь, но она сближала их, и сейчас более, чем когда-либо, они испытывали друг к другу товарищескую безжалостность обездоленных людей. Им было предписано находиться точно в этом месте, и, пока они не покинут его и не окажутся снова в безопасности и комфорте, вряд ли они много узнают о пропагандистской враждебности и жутких страхах тех, кто, живя за их спинами, знает войну из вторых рук. А сейчас они делили мучения от дизентерии, мух, грязи и вшей.

Герберт приводит забавный пример такого беспристрастного поведения в окопах. «Дело в том, — однажды сказал турецкий пленный, — что вы находитесь чуть выше наших окопов. Если бы вы стреляли немного ниже, то вы бы попали точно в них, а как раз там находится блиндаж нашего капитана Риза Кязим-бея, бедного, милого человека. Вы все время мажете по нему. Если будете целиться по вот той сосне, то попадете в него».

Иногда турки переговаривались с Гербертом через линию фронта, но, как правило, их возмущало, когда их пытались умаслить дезертиры, перешедшие к британцам. Однажды его молча послушали несколько минут, а потом чей-то голос спросил: «Здесь все еще турки и сыновья турок. А кто ты? Пленный? Тогда уходи и не болтай!»

Наступил конец Рамадана, период мусульманского поста, и ожидалось, что турки отметят его новой атакой.

Но ничего не произошло. Наоборот, турецкие солдаты даже потихоньку отпраздновали этот день в своих траншеях, а в некоторых местах британцы посылали им подарки.

В сентябре стало холодно по ночам. Сильный западный ветер нагнал воды аж до соленого озера на Сувле и удерживал ее там, пока она сама через несколько часов не ушла через дренаж. Один-два раза прошли сильные дожди, сопровождаемые яркими вспышками молний, а 8 октября поднялся шторм. Это было мрачным предупреждением для британцев. На Сувле несколько снабженческих барж сорвало с якоря, а 30 метров причала размыло. На самодельных верфях в АНЗАК тоже были повреждения. «Обе стороны, — писал Герберт, — с унынием ждали приближения зимы».

Союзники ждали еще кое-чего, и это было серьезнее зимы. Что будет с ними? Надо ли будет вновь атаковать или оставаться на своих местах? Смогут ли они выстоять, если Болгария вступит в войну против союзников? Если это произойдет (а это весьма возможно сейчас, когда наступление на Сувле провалилось), Германия получит прямую связь с Турцией по железной дороге. На полуостров пойдут новые пушки, боеприпасы и, может быть, даже германские и болгарские войска. Где же подкрепления, с которыми можно будет дать отпор? И с подкреплениями или без них, как будет флот продолжать снабжение при бурном море?

Рядовые солдаты знали, что их судьбу решают в Лондоне и Париже, и бесконечно обсуждали эти вопросы в своих блиндажах. Но не поступало никаких четких новостей. И они просто ждали.

Гамильтон знал, что происходит в Лондоне, но это было такой тайной, такой сенсацией и так часто менялось с недели на неделю, что он даже не мог поделиться со своими командирами корпусов. В августе он признался Китченеру, что проиграл и не может продолжать войну, пока не получит подкреплений: ему требовалось еще 95 000 человек. Китченер в ответ заявил, что Галлиполи был дан шанс, и этот шанс упущен. Сейчас Военный кабинет вновь решил заняться Францией, и он согласился поддержать Жоффра в массовом наступлении на Западном фронте в сентябре. Будут задействованы семьдесят французских и британских дивизий, а это означает, что, кроме обычных замен, в данный момент для Галлиполи ничего больше сделать нельзя.