Сергей Данилов - Гражданская война в Испании (1936 – 1939)

На международной арене Россия утратила не только ряд территорий — Финляндию, Прибалтику, Польшу, Западную Украину и др., но и обретенный в XVIII веке статус великой державы. До середины 30-х годов XX века она оставалась вне Лиги Наций, до середины 50-х — вне многих других международных организаций.

Огромным, трудно поддающимся измерению был нравственный урон, понесенный нашей страной.

Длительность и ожесточенность братоубийственной войны, ее громадный пространственный размах, многократные наступления и отступления обеих воюющих сторон привели к крайне глубокому и болезненному расколу многих классов, сословий и социальных групп, к разрыву привычных человеческих связей. Распалась масса семей. Зачастую родные и друзья превращались во врагов. Из-за разрушения государственности и правопорядка необычайно возросла уголовная преступность, сбить волну которой не удавалось вплоть до 40-50-х годов XX века.

Переход целого ряда территорий страны (Украина, Южная Россия, Урал, Среднее Поволжье, Сибирь) по нескольку раз из рук в руки стал питательной средой для массовой подозрительности, доносительства и духовной опустошенности. В подобных условиях выживали главным образом наиболее изворотливые и бесцеремонные, увековеченные в образе Остапа Бендера.

В годы братоубийственной борьбы в наше массовое сознание прочно и надолго внедрились черты казармы и поля битвы — бескомпромиссность, безжалостность, еще большее, чем ранее, бесправие отдельно взятой личности. На смену исторически сложившимся устоям общества с цельной системой нравственных запретов, пришел голый прагматизм с его крайне растяжимыми, во многом произвольными мерками «целесообразности» и «необходимости». В межчеловеческих и межгрупповых отношениях восторжествовал культ нажима и насилия. Упал авторитет образованных и образования.

Страна в итоге победы большевиков надолго превратилась в военный лагерь. К концу гражданской войны армия красных разрослась до гигантских размеров, насчитывая 5 миллионов человек. Они привыкли воевать и реквизировать — и отвыкли от работы.

Нагнетавшийся сверху догматический культ пролетариата и безответственные обещания беззаботного «светлого будущего» (чего не обещали испанцам националисты Франко) усугубили вызванное голодом и болезнями падение производительности труда во всех сферах нашей жизни и привели к нарастанию обмана, фальши и демагогии, к расцвету «пролетарского шовинизма», сопровождавшегося развалом трудовой этики.

Еще одной стороной общенациональной трагедии стал «исход» — массовое бегство из страны. Бежали через черноморские гавани и через Архангельск, уходили через границы Финляндии, стран Балтии, Румынии, Китая, Персии… Впервые в нашей истории страну массами покидали не только этнические или религиозные меньшинства (что было и раньше), но и собственно русские. Эмигрантами Россия потеряла тогда, по разным подсчетам, в 4-12 раз больше Испании. Эти потери нашего общества, тоже крайне болезненные, стали одновременно материально-физическими и духовными. Всего же в итоге гражданской войны Россия лишилась большей части потомственных горожан (буржуазии, квалифицированных рабочих и интеллигенции), а также огромной части дворянства и духовенства.

Доля горожан в населении, начавшая уменьшаться в 1918 году, продолжала в дальнейшем сокращаться еще десять лет — до конца 20-х годов XX века. С трудом созданная Российской империей и очень уязвимая при ломке социальных отношений городская культура испытала глубокий кризис. Ее жизненные силы были существенно подорваны.

Красными были целенаправленно уничтожены или крайне ослаблены очень многие традиционные скрепы и опоры общества — частная собственность, религия, семья, товарно-денежные отношения. Вся ткань гражданского общества пострадала неизмеримо сильнее, чем в Испании. Весь жизненный уклад страны с присущим ему ранее многообразием межчеловеческих отношений упростился и огрубел, стал однотоннее и примитивнее, чем до войны. Так, сошло со сцены старое духовенство. Было искусственно остановлено развитие финансового и индустриального предпринимательства. Интеллигенция утратила былую независимость от государственной власти.

Возрождение отдельных элементов традиционного жизненного уклада, на которых держится гражданское общество, стало заметным только с 1930-40-х годов. И оно происходило сначала на основе массового разбавления полуразрушенной городской цивилизации не столь сложными, а потому более устойчивыми социально-психологическими ценностями деревни, меньше пострадавшей от потрясений. Деревня биологически спасала город, но пронизывала его при этом токами социального конформизма.

Наше общество к 40-м годам стихийно восстановило механизмы биологического самосохранения, но надолго утратило значительную (если не большую) часть накопленного к 1917 году умственного капитала и стало крайне зависимым от государственной власти. А это сопровождалось общим нарастанием узкого практицизма и техницизма в жизни страны, забвением правовой стороны любого дела, упрощенным и недальновидным подходом к узловым политическим и психологическим проблемам (в том числе к судьбе побежденных белых).

По всем этим причинам переход к общенациональному примирению оказался в России крайне затрудненным.

Правда, в России были предтечи и поборники, примирения. Среди них называют императора Николая II, который предпочел отказ от престола междоусобной борьбе; А.Ф. Керенского, которому удавалось в течение нескольких месяцев пребывания у власти избегать массового кровопролития. А ветеран четырех войн генерал А.Н. Куропаткин отказался служить как белым, так и красным и занимался преподаванием в сельской школе у себя на родине в Псковской губернии.

К примирению упорно и открыто призывал крупный общественный деятель В.Г. Короленко, направивший известные письма протеста члену большевистского Совнаркома А.В. Луначарскому.

Поборником примирения стал поэт Максимилиан Волошин. В отличие от Куропаткина и Короленко, он занял еще более активную позицию. Волошин боролся против зверств делом. Находясь все время братоубийственной войны в переходившем из рук в руки Крыму, он последовательно спасал от расправы то белых офицеров, то красных комиссаров, укрывая их в собственном доме.

В дни разгрома врангелевцев Волошину в 1920 году удалось совершить почти немыслимое. Он добился у уполномоченных Троцкого — Бела Куна и Землячки — доступа к спискам приговоренных к смерти с правом вычеркнуть каждую десятую фамилию. Благодаря его смелости несколько тысяч человеческих жизней — по крайней мере временно — были спасены от уничтожения. Насколько известно, никто из испанцев не совершил в дни крушения Республики ничего подобного.