А Немировский - Слоны Ганнибала

- Нет, - отвечал Сципион. - Но разве недостаточно, что я говорил с тобой?

- Я вижу, ты не знаешь, - сказал с улыбкой Эмилий Павел, - что мы командуем войском по очереди: день я, день он. Как раз сегодня день Варрона. Консул должен знать о результатах твоей поездки.

Сципион не сразу проник в преторий. Варрон принимал легатов, из палатки доносился его резкий голос. Наконец консул освободился и вышел из претория.

Перед Публием был рослый мужчина с грубыми, словно высеченными из камня, чертами лица и красной, изрытой морщинами шеей. На первый взгляд он был похож на центуриона, всю жизнь отдавшего воинской службе. Однако Сципион слышал, что Варрон в войске недавно и своему возвышению обязан дерзким нападкам на нобилей, снискавшим ему любовь городской черни. Поле сражения казалось Варрону тем же форумом, на котором он был как у себя дома, а победа, как он полагал, всегда принадлежит тому, за кем большинство. А большинство в эти дни шло за Варроном!

- Что бы нам дали всадники Сифакса? - воскликнул Варрон. - В наших лагерях восемьдесят три тысячи? Никакой! - ответил он сам и взмахнул рукой. - Посмотри, какое здесь поле, а моему коллеге хочется в горы. Пример Медлителя, его друга, не дает ему покоя. А сколько еще можно ждать? Сколько можно еще избегать схватки?

Слушая Варрона, Публий вспоминал разоренные деревни Самниума, незасеянные поля, тревожные взгляды поселянок. Да, это так. Италия больше не хочет ждать, и тысячи людей сказали бы вслед за консулом:

"Довольно уходить от схватки! Пора скрестить мечи!"

Но почему ему так не нравится грубый голос консула и его манера размахивать рукой так, будто он намерен вколотить в собеседника свои мысли? Почему он задает вопросы и отвечает на них сам, не давая другому раскрыть рта? И, наконец, разве пристало полководцу заниматься такими подсчетами - восемьдесят, сорок, восемьдесят три? Ведь он не в таверне своего отца на форуме!

- Завтра день моего коллеги, - закончил Варрон, - а затем мой. Прислушивайся, юноша: скоро запоют трубы!

КАННЫ

Это была та же равнина, которую Ганнибал наблюдал вчера с пригорка, но теперь вся местность, от большого римского лагеря на этом берегу реки до малого на противоположном, была заполнена войсками и блеском оружия в косых лучах утреннего солнца. В центре большого лагеря, над преторием, как пламя, полыхало большое пурпурное полотнище. Римляне решили дать сражение, и они об этом объявляли открыто, они бросали вызов. Из северных ворот по направлению к мосту, соединявшему оба берега и оба лагеря, двигались все новые и новые манипулы. Никогда Ганнибалу не приходилось видеть такое огромное войско. Ближе к реке строилась римская конница, правее - ее пехота. Глубина строя превосходила его ширину. Левый фланг занимала конница римских союзников. Из малого лагеря выходили легковооруженные отряды и становились впереди пехотинцев.

- Вот оно, войско! - воскликнул Магарбал. В голосе его были ужас и удивление. - Никому из смертных не приходилось сражаться с такой колоссальной армией!

Но есть еще более удивительная вещь, которую ты не заметил, спокойно сказал полководец не оборачиваясь.

- Что же это? - нетерпеливо спросил Магарбал, приподнимаясь на стременах и вглядываясь в том направлении, куда смотрел полководец.

- А то, - продолжал Ганнибал так же спокойно, - что в этих десяти легионах нет ни одного человека, которого звали бы Магарбалом.

Шутка Ганнибала была встречена взрывом хохота. Карфагеняне радовались, что их полководец так спокойно смотрит в глаза опасности.

Солнце уже поднялось высоко, когда карфагенская армия перешла Ауфид и приняла тщательно продуманный Ганнибалом боевой порядок. На левом крыле, упиравшемся в берег, против римской конницы Ганнибал поставил галльскую и иберийскую конницы. Справа к ней пристроились колонны ливийцев. В лучах солнца вспыхивали острия копий и начищенные бляхи панцирей. Ливийцы были в римском вооружении, доставшемся Ганнибалу у Тразимена, и походили бы полностью на римлян, если бы не пестрые туники, видневшиеся из-под лат. В центре расположились обнаженные до пояса галлы со своими длинными, закругленными на конце мечами. Рядом с ними были иберы с короткими отточенными мечами и круглыми, сплетенными из сухожилий щитами, в белых туниках. Издали одежды иберов сверкали, как покрытые льдом и снегом скалы в их родных Пиренеях. На правом фланге стояли другие колонны ливийцев, а на самом краю - конница, которой командовал Магарбал. Нумидийцы привстали на стременах, напряженно вытянув шею. Их руки судорожно вздрагивали. Лица выражали безумную жажду боя.

Сквозь промежутки в рядах ливийцев и галлов выбежали балеарцы. Засвистели каменные и свинцовые ядра, раздался треск щитов, которые выставили перед собою римляне.

Тирн, по своему обыкновению, не торопился. Он снял с шеи самый длинный шнур и отыскал глазами в римском пешем строю всадника в блестящем шлеме с перьями. Такой же точно шлем он видел на поле боя у Тразименского озера. Шлем был из чистого серебра, и, говорят, он принадлежал самому Фламинию. Вложив в шнур свинцовое ядро, Тирн занес руку назад и молниеносно выбросил ее вперед вместе со шнуром. Человек в блестящем шлеме закачался и упал. Так же не торопясь Тирн надел на шею шнур и зашагал к своим.

- Тирн, ты убил консула! - вопили ливийцы.

Но балеарец ничем не показывал своей радости, хотя в глубине души ликовал. За убитого консула Ганнибал обещал пять слитков серебра.

В бой вступили всадники на левом крыле карфагенской армии и на правом - римской. Но здесь сражение менее всего походило на битву конницы. Нельзя было обойти противника ни слева, ни справа. Этому препятствовали река и своя же пехота. С громким криком воины стаскивали противников с коней. Все смешалось в смертельной рукопашной схватке. Уцелевшие римские всадники были оттеснены и обратились в бегство.

Иначе сложились дела в центре боевого порядка. Сначала ряды галлов и иберов стойко выдерживали натиск римлян. Впереди бился Дукарион. Его обнаженный торс возвышался над телами пораженных им врагов, ноги скользили в крови, а длинный меч, которым он рубил наотмашь, сверкал, как молния. Но вот уже ни сбоку, ни сзади нет никого из галлов. Он остался один, и на него движется новый римский строй. Римлян ведет человек с окровавленной головой. Нет, Тирн не убил консула, а только ранил его. У Эмилия Павла есть еще силы, чтобы бить и гнать врага.

Галлы и иберы отступали в беспорядке. Как и всегда в сумятице боя, они не знали, что делалось справа и слева от них. Им казалось, что отступало все войско. Оглядываясь, они видели лишь направленные на них неумолимо сверкающие острия мечей и гони в окровавленных сандалиях, шагающие через трупы. "Все кончено! - в ужасе думал Дукарион. - Вот она, смерть!"