Филип Шафф - История Христианской Церкви Tом III Никейское и посленикейское христианство От Константина Великого до Григория Великого 311 — 590 г. по Р. Х.

После этого собора Римский епископ Лев лично протестовал против его решения в трех посланиях от 22 мая 452 г.; первое было обращено к императору Маркиану, второе — к императрице Пульхерии, третье — к Анатолию, патриарху Константинополя [520]. Он выразил свое удовлетворение доктринальными решениями собора, но объявил возвышение епископа Константинополя делом гордости и амбиций (какой кроткий и смиренный папа!), покушением на права других митрополитов Востока (хотя сам он совершил то же самое в Галлии!), а особенно на права Римской епархии, гарантированные Никейским собором (на основании сделанного в Риме добавления!), и считал такой поворот губительным для мира в церкви (который папа всегда свято поддерживал!). Он ничего не хотел слышать о политических соображениях как источнике власти его престола, но указывал на божественные постановления и превосходство Петра. Лев с большим уважением говорит здесь о Первом вселенском соборе под ложным впечатлением, что именно этот собор в своем шестом каноне признал первенство Рима, но с удивительным равнодушием относится ко Второму вселенскому собору по причине его третьего канона, подтвержденного в Халкидоне. Он обвиняет Анатолия в том, что тот использовал для достижения своих амбициозных целей собор, созванный лишь для борьбы с ересью и укрепления веры. Каноны Никейского собора, вдохновленные Святым Духом, не могут быть отменены никаким синодом, сколь бы он ни был велик, и все, что противоречит им, — недействительно. Он призвал Анатолия отказаться от своих амбиций и напомнил ему слова: Тепе quod habes, ne alius accipiat coronam tuam [521] .

Но этот протест не мог изменить ни постановлений собора, ни позицию Греческой церкви по отношению к данному вопросу, хотя, под влиянием императора, Анатолий написал Льву смиренное письмо. Епископы Константинополя вступили в свои права и пользовались поддержкой византийских императоров. Двадцать восьмой канон Халкидонского собора был явно подтвержден Юстинианом I в 131–м из его новых законов (с. 1) и торжественно поддержан Трулльским собором (can. 36), но опускается в латинских сборниках канонов Приски, Дионисия Малого и Исидора. Громкий протест Рима постепенно умолк, но формально Рим так и не признал этот канон, разве что в период Латинской империи и Латинского патриархата в Константинополе, когда Четвертый Латеранский собор при Иннокентии III в 1215 г. допустил, что Константинопольский патриарх должен занимать следующее место после патриарха Рима, перед патриархами Александрии и Антиохии [522].

Наконец, Иерусалимский епископ, после долгих споров с митрополитом Кесарии и патриархом Антиохии, смог добиться достоинства патриарха, но это была в первую очередь почетная должность, и его реальная власть была намного меньше, чем у других патриархов. Если бы от древнего Иерусалима после 70 г. не осталось лишь фрагмента городской стены с тремя воротами, без сомнения, город древнейшей христианской общины занимал бы, как во времена Иакова, ведущее положение в церковной иерархии, но теперь на почтенных руинах возвышался новый город, Элия Капитолина, возникший во времена Адриана. Паломничество императрицы Елены и великолепные церкви, воздвигнутые ее сыном на святых местах, придали Иерусалиму новое значение — центра паломничества верующих со всех концов христианского мира. Его епископ подчинялся митрополиту Кесарии, но вместе с ним председательствовал (вероятно, secundo loco) на палестинских соборах [523]. Никейский собор дал ему почетное превосходство над епископами, но не независимость от митрополита Кесарии. По крайней мере, таким представляется нам значение краткого и довольно туманного седьмого канона: «Поскольку таков обычай и древняя традиция, что епископ Элии (Иерусалима) должен быть почитаем, он также будет занимать почетное положение [524], в то время как метрополия (Кесарии) сохранит то достоинство, которым обладает». Законные отношения между ними оставались неопределенными в течение долгого времени, пока Четвертый вселенский собор на седьмом заседании не утвердил епископа Иерусалима в ранге патриарха и не выделил ему в качестве епархии три палестинские провинции, что не вызвало возражений.

Таким образом, в конце IV века во главе вселенской церкви Греко–римской империи стояли пять сотрудничающих и независимых друг от друга патриархов, четыре на Востоке и один на Западе. Но, по аналогии с политической организацией, в ней присутствовала тенденция к видимому и явному единству, которая с самого начала лежала в основании развития иерархии и формирования епископата, а теперь содействовала продвижению от олигархического правления к монархическому, особенно на Западе. Теперь империя географически и политически была разделена на Запад и Восток, которыми, после смерти Феодосия в 395 г., управляли разные императоры и которые так и не воссоединились постоянно, поэтому нам следовало бы ожидать, что такое двоевластие возникнет и в церковной иерархии. И действительно, мы наблюдаем двух патриархов — Древнего Рима и Нового Рима. Один представляет Западную или Латинскую церковь, другой — Восточную или Греческую. Сейчас мы подробно рассмотрим их власть и отношения.

Организация церкви на Востоке находилась под таким сильным влиянием политической организации, что епископ императорской столицы не мог не стать самым могущественным из четырех восточных патриархов. Второй и Четвертый вселенские соборы, как мы уже видели, подтвердили его фактическое превосходство, и он начал обладать наивысшим достоинством [525]. Начиная с правления Юстиниана I он обладал также высшей апелляционной властью и почетным титулом вселенского патриарха, который продолжает носить до сих пор [526]. Он рукополагал других патриархов, нередко принимал решение об их отставке или назначении, используя свое влияние, и прибегал к любой возможности вмешаться в их дела и утвердить свою верховную власть, хотя папы и их делегаты при императорском дворе неустанно протестовали против этого. Патриархии Иерусалима, Антиохии и Александрии на протяжении V — VI веков слабели из‑за постоянных споров с монофизитами, а позже, после 622 г., вследствие вторжения мусульман от них осталась лишь тень. Патриархия Константинополя, напротив, распространилась на юго–запад и север; в период своего максимального процветания, между VIII и X веком, она, помимо своей первоначальной епархии, охватывала Калабрию, Сицилию, все иллирийские провинции, Болгарию и Россию. Несмотря на частые разрушительные землетрясения и пожары, несмотря на нападения персов, арабов, венгров, русских, латинян и турок, Константинополь до середины XV века оставался столицей Византийской империи и Греческой церкви. Но в сущности Константинопольский патриарх всегда оставался лишь primus inter pares и никогда не обретал такого превосходства на Востоке, какое обрел папа над митрополитами Запада; и в еще меньшей мере, чем его соперник из древнего Рима, он покушался на право единовластного управления церковью. Константинопольский патриарх претендовал лишь на равные права и равнозначное достоинство с епископом Рима.