Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова

Однако сталинское руководство не отказалась от своего замысла. «Карт-бланш сверху на обвинения в саботаже, вредительстве, воровстве и хищениях открывал широчайший простор для расправы со всеми неугодными власти людьми… К тому же в обществе с сильными патриархальными предрассудками такая борьба стала наиболее действенным способом канализации массового недовольства» [80].

Поскольку «завершающая операция по «построению социализма» планировалась одновременно с подведением итогов первой пятилетки, но… сорвалась», Сталин вернулся к своему замыслу по окончании второй пятилетки. «Именно неудачей в исполнении первоначального замысла можно объяснить содержание той самой телеграммы, которую направили Кагановичу и Молотову 25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов, отдыхавшие в Сочи. В ней предусматривался ряд кадровых перестановок, и первая касалась НКВД».

Речь идет об известной телеграмме вечером 25 сентября 1936 года: «Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД. Замом Ежова в наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова с НК связи и назначить на пост НК связи Ягода. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно…

Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями.

Шестое. Само собой разумеется, что Ежов остается секретарем ЦК.

Сталин, Жданов ».

«Именно в этом контексте подготовки завершающей кампании по «построению социализма» находится, по мнению Павловой, следующая цепь событий: убийство Кирова 1 декабря 1934 г. и последовавшие за ним закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством С. М. Кирова» (18 января 1935 г.), новая чистка партии в виде проверки учетных документов, объявленная циркулярным письмом Сталина от 13 мая 1935 г., закрытое письмо ЦК «О террористической деятельности троцкист — ско-зиновьевского контрреволюционного блока» от 26 июля 1936 г. и широко известные ныне инсценировки судебных процессов. Непосредственно перед принятием Конституции и подготовкой к выборам состоялись процесс по делу так называемого Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра (19–24 августа 1936 г.), Кемеровский процесс с разоблачением «диверсионно-вредительской деятельности троцкистов» (19–22 ноября 1936 г.), процесс по делу так называемого «параллельного антисоветского троцкистского центра» (23–30 января 1937 г.) и началась подготовка процесса так называемого Антисоветского правотроцкистского блока, первым шагом к организации которого стала принятая на февральско-мартовском пленуме 1937 г. резолюция по докладу Ежова о передаче дела Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова в НКВД [80]».

Слабой стороной этой версии является то, что жертвы указанных процессов 1935–1937 гг. — троцкисты, зиновьевцы и правые — никак не попадают под категорию «промышленников, торговцев, бывших дворян и попов, кулаков и подкулачников, бывших белых офицеров и урядников, бывших полицейских и жандармов», указанных как целевая группа в 1933 г. Вовсе не чуждое социальное происхождение инкриминировалось подсудимым на этих процессах. Иными словами, нет объяснения того, почему репрессии затронули и представителей тех социальных групп, которые пострадали от политики советской власти, и руководство ВКП(б).

В рамках концепции тоталитаризма, по сути, работает и такой видный исследователь, как О. Хлевнюк. Он считает, что, «справедливо отвергая апологию террора, многие антисталинисты нередко впадают в другую крайность. Не желая ничего объяснять, они рассматривают любые попытки понять причины репрессий как стремление оправдать их. Но поскольку известные факты террора приходится как-то истолковывать, постольку все сводится к размышлениям о психической неполноценности Сталина, палаческой натуре вождя и его соратников, к общим замечаниям о тоталитарной природе режима» [104, с. 193] и т. п.

Он спорит с публицистическими версиями, в основе которых лежит концепция, объясняющая драматические события особенностями личности тирана Сталина, который был гениальным злодеем. В отечественной историографии эта версия лучше всего изложена Д. Волкогоновым, сформулировавшим тезис о «цезаристском» характере режима личной власти Сталина [46, с. 353]. Действительно, личная власть Сталина укрепилась в ходе «большой чистки». Но при внешней убедительности этой версии она практически игнорирует, что террор имел ясно выраженный социальный аспект — в конце 30-х произошла ротация властной элиты.

В целом исследование Хлевнюка опирается на концепцию тоталитаризма. «Факторы, предопределившие «большой террор», — считает он, — условно можно разделить на две группы. Первая — это общие причины, по которым террор и насилие в более мягких формах были главным оружием государства на протяжении всего советского периода, и особенно в 30–50-е годы. По этому вопросу в литературе существует большое количество соображений, развивающих теорию «перманентной чистки», согласно которой постоянные репрессии были необходимым условием жизнеспособности советского режима, как и всякого другого режима подобного типа» [104, с. 198]. Исследователи отмечают, что репрессии, «подсистема страха» выполняли многочисленные функции. Одна из главных — удержание в повиновении общества, подавление инакомыслия и оппозиционности, укрепление единоличной власти вождя. Кампании против вредителей и «переродившихся» чиновников были также достаточно эффективным методом манипулирования общественным сознанием по принципу: все хорошее — от партии и вождя; все плохое — от врагов и «разложившихся» местных руководителей. Репрессии и насилие можно рассматривать как необходимое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду, дополнявшееся на отдельных этапах широкомасштабной эксплуатацией заключенных. Перечень подобных наблюдений можно продолжать. Каждая из террористических акций, включая массовые репрессии 1937–1938 гг., в той или иной мере выполняла эти общие функции.

Хлевнюк считает, что в принципе «такова природа любого насилия. Однажды прибегнув к нему, уже трудно остановиться. Произвол порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору». Однако, считает исследователь, выяснение общих причин существования террора как основополагающего элемента диктаторского режима не исключает необходимости конкретизации этих причин применительно к отдельным периодам советской истории.