Владимир Николаев - Якорь спасения

Разница на этот раз состояла лишь в том, что и Аскольд Аполлонович выглядел теперь не хуже других. Что там не хуже, со всей ответственностью можно утверждать - много лучше иных прочих. На нем было модное добротное пальто, на шее, утратившей былую морщинистость, - цветастое кашне, отдававшее пижонским шиком, на голове вместо известной нам по первой главе ушанки - шляпа австрийского образца с кокетливым перышком, приколотым сбоку к ленте. Начищенные ботинки его весело отражали яростное весеннее солнышко. И вообще, Аскольд непозволительно помолодел, сиял упитанной розовощекостью и, на взгляд знавших его не первый год дам и девиц, питавших неодолимую страсть к поэзии, а пуще того к поэтам и тенорам, определенно похорошел, что прибавило забот даже его не слишком ревнивой жене.

Словом, Аскольд Чайников настолько изменился внешне к лучшему, что школьный друг Никодим Сергеевич Кузин вполне мог бы и не узнать его, проскочить мимо, и тогда в судьбе Акима Востроносова не произошло бы никаких неприятных поворотов. А если и произошли бы, то, по крайней мере, не так скоро. Но друзья не разминулись.

На этот раз первым узнал друга Чайников, что естественно - ведь Никодим Сергеевич Кузин в отличие от своего друга почти не изменился, разве лишь постарел, и то самую малость, совершенно незаметную для постороннего глаза. И поскольку первым узнал друга Чайников, он первым и воскликнул:

- Кузя, вот это встреча!

Никодим Сергеевич от неожиданности опешил, отстранился было, попристальнее вгляделся в окликнувшего и, установив в нем определенное сходство со школьным другом, ответил изумленно:

- Чайник, ты ли?!

Сомнения тут же развеялись, и друзья, как и в тот раз, завернули в ближайшее кафе, чтобы выложить друг другу энное количество информации о жизни и делах.

- Ну ты как? Доложи-ка вкратце, - обратился Никодим Сергеевич к другу.

- Хоть по заграницам и не езжу, но на жизнь грешно жаловаться. Твоя машина меня полностью раскрепостила, из ямы, можно сказать, вытащила. Человеком стал. Опять в сады поэзии вернулся. Век тебе обязан за это. Ты настоящий друг!

- Ну, ну, не перехваливай, а то зазнаюсь.

- Нисколько не перехваливаю. Истинно говорю - спас, воскресил. Если бы не твоя машина, погиб бы Аскольд Чайников. И некрологом не почтили бы. Всем обязан тебе и твоей машине.

- Да о какой машине ты говоришь? - Никодим Сергеевич успел забыть о содеянном благодеянии.

Чайников напомнил ему обо всем.

- А, это моя старушка, - изумился Кузин и полюбопытствовал: - Как же она ведет себя?

- Все отлично, трудится исправно, - радостно доложил Аскольд и добавил: - Даже одного гения открыла!

- Да что ты! - изумился пуще прежнего Никодим Сергеевич.

- А ты разве не слыхал о молодом гениальном писателе? - в свою очередь, подивился Чайников.

- Каюсь, не уследил. Кто же этот гений, мой, так сказать, первенец или крестник, как его зовут?

- Аким Востроносов.

- Аким Востроносов? Востроносов? Востроносов - не припоминаю.

- Две повести, - с готовностью доложил Чайников, - "Наше время" и "Двое под луной".

- И пользуются успехом?

- Читают нарасхват. Читатель у нас агрессивный, за книгой взапуски бегает. Сам знаешь.

- Постараюсь достать, - пообещал Кузин.

- Зачем доставать? Обижаешь. Я тебе с благодарственными надписями автора завтра же приволоку, - горячо заверил Аскольд. - Аким тебе всем обязан. Ученого Кузина за отца родного почитает. Рад будет познакомиться и лично отблагодарить.

- Лестно, конечно, получить книгу с автографом гения. Буду ждать с нетерпением.

- Считай, что обе повести у тебя на полке и с самыми искренними благодарностями Акима.

Редко бывает так, чтобы человек сразу же исполнил обещанное. Обычно с этим не спешат, будто нарочно хотят оправдать пословицу насчет того, что обещанного три года ждут. Но на этот раз - хотите верьте, хотите нет, - а Чайников тут же разыскал Акима Востроносова и получил от него обе повести с самыми лестными дарственными надписями, гласившими: "Дорогому крестному отцу Никодиму Сергеевичу Кузину, гениальному ученому..." и т. д.

Но и Кузин, будчи человеком нетерпеливым, оказавшись у себя в институте, первым делом заглянул в библиотеку и спросил интересовавшие его произведения. Одну из повестей он прочитал в тот же вечер, а другую успел проглотить утром, начав чтение еще перед завтраком и закончив по пути на работу. Обе повести привели его в такое волнение, что он, едва явившись в институт, тут же позвонил Чайникову.

- Ты насчет повестей Востроносова? - осведомился, услышав в трубке голос друга, Аскольд. - Не волнуйся, не переживай, вот они передо мной с самыми пылкими надписями, так сказать, от гения - гению.

- Да какой он к черту гений! - раздраженно закричал Никодим Сергеевич. - Вы все с ума посходили? Мальчишка, может быть, и не без способностей, но ведь откровенный эпигон. Это и невооруженным глазом видно. А вторая повесть и вовсе слабенькая, слащавая, - бушевал ученый.

Уж что-что, а бушевать ученые умеют отменно, когда им что-то не по нраву. И Кузин не был исключением.

- Постой, постой, охолонись чуток, - попытался остановить друга Чайников, никак не ожидавший такого оборота дела. - Разве не твоя машина признала его гением? Ведь я дважды запускал в нее рукопись повести "Наше время".

Аскольд метил под самую ложечку, но этот удар не сразил Кузина, он еще сильнее взорвался.

- Тем хуже для этой дьявольской машины! - вскричал Никодим Сергеевич и бросил трубку.

Все это ошеломило Чайникова. В возбуждении он вскочил с кресла и нервно зашагал по тесному кабинетику. "Аким Востроносов не гений, Аким Востроносов не гений?" - повторял он про себя и никак не мог уяснить этого. "Нет, такого быть не может!" Если бы кто-либо из посторонних видел в эту минуту Чайникова, то он заключил бы, что тот тронулся.

Лишь полчаса спустя Аскольд осмелился спросить себя: "А почему, собственно, не может быть? В жизни и невозможное случается. Еще как случается!"

После этого рассудок начал возвращаться к нему и в голове замелькали смутные и тревожные мысли насчет того, что же последует, если окончательно допустить, что Аким Востроносов не гений?

Но мысленно охватить возможные последствия этого вот так сразу Аскольд был не в состоянии.

Он почувствовал внезапный приступ головной боли, бессильно опустился в кресло и тяжело положил свою буйную голову на покрывавшее стол холодное стекло, чтобы передохнуть и не думать о столь внезапной перемене привычных представлений, самым непосредственным образом касавшихся не одного Акима Востроносова, а и его, Аскольда Чайникова, и могучего Иллариона Варсанофьевича Кавалергардова, и журнала "Восход" в целом.

Все-все странным образом сместилось в эту минуту в сознании Чайникова, и будущее представилось чем-то нелепым и страшным, чем-то похожим на мистическую "черную дыру" в космосе, поглощающую все без остатка, после чего уже ровным счетом ничего не остается. Это-то и рождает сверхъестественный ужас.