Владимир Куковенко - Как подменили Петра I

Хмельницкий вскоре заключил с Ракоци тайный договор, согласно которому «седмиградский князь должен напасть на Краков в то время, когда козаки будут громить Польшу с востока» [58].

Но союзники понимали, что даже их соединенных сил будет недостаточно для сокрушения такого могучего противника, как Польша, поэтому решили вовлечь в союз и Швецию, выделив ей северную часть королевства и Лифляндию.

После недолгого пребывания в Трансильвании Акундинов, снабженный рекомендательными письмами Ракоци, выезжает через немецкие княжества и Ревель в Стокгольм, столицу Швеции.

Здесь он необычайно быстро завоевывает доверие и покровительство государственного канцлера Оксен-штирна и секретаря иностранных дел Розенлиндта, а также благосклонность и других влиятельных лиц. При их содействии он вскоре получил аудиенцию у королевы Христины, предоставил ей верительную грамоту, удачно объяснил поручение Хмельницкого и обратился с просьбой о покровительстве. Которое и было ему обещано.

Акундинов привез в Стокгольм заманчивое политическое предложение, поэтому и встретил со стороны королевы благосклонное отношение. Но надо учитывать и романтическую судьбу московита, и его красноречие, и внешнюю привлекательность — видимо в силу всего этого молодая капризная королева проявила к Акундинову нечто большее, чем просто королевскую учтивость. До конца его дней она оказывала Тимошке посильную помощь и монаршую милость.

Королеве Христине в то время было двадцать пять лет. Ее успехи в науках и в изучении иностранных языков поражали современников: она знала немецкий, датский, голландский, итальянский, испанский, греческий и латинский. С увлечением читала Эзопа, Ливия, Цезаря, Вергилия, цитировала греческих историков. Латинским языком она владела настолько, что в двенадцать лет произнесла на нем длинную речь. Увлекалась астрономией и собиранием монет…

Акундинов перед аудиенцией общался с Оксенштирном на латинском языке. Видимо, на этом же языке он разговаривал и с королевой Христиной. Но уже спустя не более двух месяцев он пишет длинные письма на немецком. Способности этого человека просто поражают! Не исключено, что он мог общаться с королевой и на итальянском, так как знал и этот язык. Во время своего пребывания в Польше Акундинов увлеченно занимался астрологией. Разумеется, все эти увлечения и познания привлекали внимание королевы к посланнику Хмельницкого, что способствовало успеху его миссии.

Пребывание Акундинова в Стокгольме продолжалось около трех месяцев. После того, как из Москвы пришла грамота с просьбой о его выдаче, он был тайно отправлен из страны. В Москву же было послано письмо, в котором королева писала, что ей не известен Тимошка. Но если это лицо является послом князя Ракоци, то он пребывал в Стокгольме под именем Sinensis и ныне отбыл в Трансильванию.

Но слуга Акундинова, Конюховский, был все-таки пойман и выдан московскому гонцу Яныклычу Челищеву. 28 мая 1652 года он был доставлен в Москву.

Стоит остановиться немного на личности Константина Конюховского.

Трудно сказать, что связывало его с Акундиновым. И Олеарий, и официальная версия московского правительства утверждают, что причина их союза — воровство и разгульный образ жизни, к которому оба стремились в одинаковой степени. Но, читая письма Конюховского, которых также сохранилось немало в архивах, не чувствуешь, что их писал отпетый злодей и мошенник. В письмах Конюховского к Акундинову нет панибратства, что вроде бы следовало ожидать, но есть почтительное уважение, даже некоторое преклонение перед Акундиновым. Не страх, не раболепство, но верная и бескорыстная преданность.

Если трезво взглянуть на их похождения, то следует спросить: был ли Конюховский счастлив, скитаясь с Тимошкой по странам, городам и весям? Терпя постоянные лишения, голод, холод, преследования, пребывая в тревогах и непрестанных заботах? Видимо, нет…

Были, конечно, у них и времена относительного благополучия и материальной обеспеченности. Но только не это связывало Конюховского с самозванцем. Скорее всего, это была бескорыстная и верная мужская дружба, еще столь поэтично воспетая в античном мире. Не будь этого мужского начала в их взаимоотношениях, смог бы Конюховский долго терпеть подобную жизнь? А что жизнь у него была далеко не легкой, это очевидно.

«Несказаны мои беды и терпение от голоду и холоду. А того всего было на море десять недель. А потом с великою нужею заехали в сторону, в Березовы остро-вы. Благодарю Господа Бога моего, што хотя уж к сухому берегу прибился. Я, вышетчи из шкуты, што был шкиперу за провоз и за харч должен, оставил Петра Белоусова приказной ковер и испод русачей, а сам с великою нужею, наг и бос и голоден и языка и дороги незнаючи, пешо до Канец, двадцать четыре мили (более 100 км. — В.К) шол, а в Канцы пришол, у Петра Номер-са выпросил полталяра. Ох, ох! Не радостны вести доходят: гонители и ратники сурово наступают. В Нарве и Ревеле их полно.

…От жалости и от кручины чуть жив. Отовсюду страх, а заступника и помощника нет и бедной голове подклонить негде. В Нарве зраицов полно: не жалел бы голову свою с славою положить за своего государя, помнячи ево государскую к себе милость. Жаль того, што нельзя сгинуть» [59].

Такие лишения претерпел Конюховский, отыскивая Тимошку в Лифляндии. А до этого было несколько лет скитаний в Турции, в Сербии, Италии, на Украине…

Соловьев Сергей Васильевич (не путайте с историком С. М. Соловьевым), профессор русского языка в гельсингфорском университете (1830–1843), известный археографическими изысканиями в архивах Швеции, автор небольшого исследования о жизни Акундинова, был восхищен взаимной дружбой этих людей. Хотя он по-своему объясняет их взаимоотношения, но строки его столь выразительны, что трудно удержаться от цитирования:

«В Польше, Турции, Запорожье, в Трансильвании, Эстляндии и Швеции, в счастье и несчастье, в горе и радости, в изобилии и крайней нищете, нигде и никогда не переменялся Конюховский в своих раболепных отношениях к Анкидинову и удивлял не только приверженцев и друзей, но и самих врагов самозванца своею к нему любовью и привязанностью. Такие странные отношения между двумя злоумышленниками, равными по происхождению и званию, но жертвовавшими равенством, один для лжепринятия высокого сана боярина и ближайшего родственника царствовавшего незадолго пред тем государя, другой для унизительного звания слуги, по справедливости изумительны. Жертвы были неравные, но в злодейских замыслах равно необходимые! Конюховский, как мы увидим впоследствии, ни в тяжелых оковах тюремного заключения, ни в мучительных пытках допроса, ни на плахе торговой казни, не изменил своему характеру и своей искренней и как бы закоренелой преданности к Анкидинову» [60].