Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

Новому министру пришлось столкнуться с непривычными проблемами, возникавшими в ходе переговорных процессов по разоружению. Порой выработка наших позиций специалистами МИДа, Минобороны, ВПК, КГБ заходила в тупик, и даже после заседаний комиссии Зайко-ва оставались несогласованные вопросы. Язов, естественно, поддерживал своих представителей, но, когда надо было принимать политическое решение, проявлял гибкость и здравый смысл. Я приглашал к себе его, маршала Ахромеева, и развязка всегда находилась: на что можно пойти сегодня, а чего пока не перешагнуть, какой должна быть основная позиция, какой — запасная.

Столь подробно говорю о Язове потому, что понять его поведение в августе 1991 года было мне всего труднее. Уж кого-кого, а его я никак не мог заподозрить в предательстве. Думал: ввели в заблуждение, впутали в гнусную историю. Сам Язов сразу после провала авантюры с ГКЧП признал факт предательства им президента.

О Слюнькове. Он был в последнее время секретарем ЦК по вопросам экономической политики, а кандидатом в члены Политбюро стал еще раньше, в бытность первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Я делал большую ставку на этого человека, его политический и хозяйственный опыт, обширные знания, организаторские способности, самоотверженность в работе. Он был генеральным директором крупнейшего в стране Минского тракторного объединения, первым секретарем Минского горкома партии, почти десять лет работал заместителем председателя Госплана.

Я высоко ценил человеческие качества Слюнькова — честность, открытость, огромное трудолюбие. Пожалуй, единственная слабость — говорливость. Собственные идеи его так увлекали, что другим порой трудно было вставить слово.

Что касается взглядов Слюнькова на экономическую реформу, то они претерпели серьезную эволюцию за три года работы в ЦК. Вначале он работал в унисон с Рыжковым, занимая умеренно консервативные позиции. Это объясняется и тем, что они вместе в свое время работали в Госплане. Но затем стал относиться к предложениям правительства критически, выступая за более радикальный вариант преобразований. Думаю, сыграло свою роль повседневное общение с реформаторской частью партийного руководства и учеными, меньшее давление со стороны государственных управленческих структур, да и неприятие амбициозности главы правительства. Уже примерно через год Слюньков стал высказывать на Политбюро несогласие со многими проектами и документами Совмина, выступал с альтернативными предложениями. Его отношения с Рыжковым вконец расстроились. Это и, конечно, резкое ухудшение здоровья привели его к решению об отставке за несколько месяцев до XXVIII съезда КПСС.

Избрание Никонова в Политбюро не только было данью давней традиции, что секретарь ЦК по аграрным вопросам должен быть в этом ранге, но диктовалось масштабностью предстоящих в этой сфере преобразований. Человек он был достаточно широких взглядов — это, в частности, проявилось и в постановке вопроса о реабилитации крупных ученых, ставших жертвами сталинских репрессий, — Кондратьева и Чаянова. Но его реформаторские наклонности я явно переоценил.

Возводя Яковлева в ранг члена Политбюро, я сознательно вел к тому, чтобы идеологическую сферу курировал не только Лигачев. Он был занят организацией работы Секретариата, внутрипартийными делами, а главное — для меня не было тайной, что в идеологическом плане у Лигачева проявляются консервативные акценты.

Так что это было не спонтанным шагом, а продуманным решением.

Позиционная борьба вокруг реформы

Документы Пленума носили компромиссный характер. Многие из них, особенно с высоты сегодняшнего дня, представляются половинчатыми и даже наивными. Но для состояния нашего общества того времени, уровня массового сознания это были радикальные, можно сказать, революционные решения. Важно было начать практическое движение по намеченному пути, «ввязаться в дело», а сама жизнь, логика преобразований показали бы, что и в каком направлении надо в реформе менять.

Многое, если не основное, тут зависело от правительства, центральных экономических органов. К сожалению, в их поведении перемен не произошло. Решения Пленума рассматривались ими как чрезмерная уступка реформаторам. Во всяком случае — последний рубеж отступления от планово-централизованной системы управления. Не только не проявляли рвения осуществлять эти решения на практике, но, напротив, предпринимали попытки вернуться назад, добиться своего не мытьем, так катаньем.

Чуть ли не из-под палки пришлось заставлять авторов правительственных проектов дорабатывать их, чтобы устранить расхождения с докладом и «Основными положениями реформы». Возникла необходимость и в поправках к проекту Закона о предприятии.

Любопытно, что впоследствии противники перестройки из числа партийных фундаменталистов обратили острие своей критики именно против этого закона, объявив его принятие чуть ли не первым толчком к развалу экономики. Слов нет, закон не идеален. В какой-то степени на нем сказалось влияние демократической эйфории. От некоторых предусмотренных им мер (выборность директоров), кстати, вскоре отказались. Но главные его недостатки как раз в непоследовательности и неполноте реализации принципа хозяйственной самостоятельности предприятий.

В сентябре, в порядке контроля за выполнением решения Пленума ЦК, на Политбюро были заслушаны доклады о разработке экономических нормативов (Ситарян) и подготовке реформы ценообразования (Павлов). Дело в том, что в ЦК поступали сигналы с предприятий, свидетельствующие о своеволии центральных ведомств, попирающих решения высших инстанций.

Еще перед июньским Пленумом Рыжков рассуждал, что если позволить предприятиям планировать свою работу, перевести их на самостоятельность и самоокупаемость, то потеряет смысл пятилетний план, надо будет его в корне пересмотреть или вообще отменить. Премьер отстаивал «незыблемость» заданий пятилетки, хотя даже по итогам 1986 и 1987 годов было ясно, что их не удастся выполнить.

Пожалуй, особым упорством сопротивление управленческой номенклатуры отличалось в вопросах перестройки организационных структур. Под видом создания государственных производственных объединений (ГПО) была предпринята попытка возродить систему бюрократических главков, подчиненных министерствам, с сохранением ведомственных перегородок и раздутого аппарата. Снова потребовался разговор на Политбюро, и только после этого были устранены извращения в осуществлении реформы.

Словом, шла позиционная борьба вокруг реформы, и чем дальше, тем она все больше увязала в тине бесконечных оговорок, болтовни, «инстинктивного» и сознательного саботажа.