Михаил Яковлевич Геллер - К началу. История Российской Империи

Имя Ивана в качестве кандидата на польский трон выдвигается рядом православных литовских магнатов, агитирующих за избрание славянского короля (других славян среди кандидатов не было). Правда, слухи об ужасах опричнины не сулили московскому государю поддержки большинства избирателей. Иван понимал, что избрание на польский трон дало бы Москве новые замечательные возможности. Литовскому послу, прибывшему в Москву в начале 1573 г. с извещением о смерти короля и просьбой о сохранении мира, Иван объяснял: «Не только поганство, но ни Рим, ни какое другое королевство не могло бы подняться на нас, если бы земля ваша стала заодно с нами». Но реально Польша его не интересовала. Не только потому, что мысль стать выбранным королем претила его идеям, но и потому, что раздираемая на части феодалами, своевольными панами Польша прибавляла хлопот. Поэтому Иван выдвинул условия: он готов стать кандидатом в случае признания его власти наследственной (больше никаких выборов!) и согласия на передачу Москве не только Ливонии, но также и Киева.

Иван рекомендовал выбрать на польский трон Максимилиана, сына австрийского императора. Москва тайно договорилась с Веной о ликвидации Речи Посполитой: в случае избрания Максимилиана Польша отходила к Австрии, Литва и Ливония - к России. Идея раздела Польши впервые появилась в дипломатических планах Европы. В Сейме победила французская партия, королем был избран Генрих Валуа, 22-летний младший сын Екатерины Медичи и брат Карла IX, один из организаторов Варфоломеевской ночи. Он оставался на польском троне 118 дней и бежал в Париж, чтобы занять трон Франции, освободившийся после смерти Карла IX. Полякам и литовцам нужно было выбирать снова.

При активной поддержке турецкого султана, желавшего помешать усилению Габсбургов, королем польско-литовско и республики был избран в декабре 1575 г. Стефан Баторий, опытный воин, с 1571 г. государь маленького семиградского княжества. Ему было 42 года, всего на три года меньше, чем Ивану Грозному.

Московский царь использует «бескоролевье» и добивается блестящих побед. Речь Посполитая занята внутренними делами, император не препятствует Ивану, рассчитывая на его поддержку на выборах польского короля; остается Швеция, претендующая на Ливонию. Кампании 1573, 1575, 1576 гг., успешный поход 1577 г. приносят победы, завоеванные города. Иван объявляет: «Ныне вся Лифлянская земля учинилась в нашей воле» 120 120 Послания Ивана Грозного, С. 501. . Он пишет второе послание Андрею Курбскому, в котором гордо рассказывает о своих победах, указывая в конце. «Писан в нашей отчине Ливонской земле, в городе Вольмере…» 121 121 Там же С. 388. . Первое послание Ивану беглый князь Курбский писал в Вольмере, 13 лет спустя царь подчеркивает: я догнал тебя, ты вынужден бежать от меня дальше и дальше.

Успехи Ивана были тем внушительнее, что южная граница продолжала оставаться угрожающей. Отец Ивана, Василий III, начал создание сторожевой службы, охранявшей подступы к Московскому княжеству с юга. Границей был берег реки Оки. После взятия Казани и Астрахани началась усиленная колонизация Поволжья и «дикого поля» - территорий, лежавших к югу от среднего течения Оки. Возникла необходимость выдвижения на юг укрепленной линии городов-крепостей. Эти передовые, «украинные» (пограничные) города, соединились между собой укреплениями - валами в открытом поле, засеками в лесу. «Великая московская стена» называлась засечной чертой. Она, естественно, была недостаточной охраной от татарских набегов и дополнялась отрядами войск, каждую весну уходившими на юг для наблюдения за степью. Это требовало все больше средств и воинов.

Тем не менее, татары, цель которых ограничивалась грабежом и захватом пленных, уводимых в рабство, казались из Москвы меньшей опасностью, ибо от них можно было откупиться. Один из крымских ханов объявил русскому посланнику Нагому; татарин любит того, кто ему больше платит. Это означало, что польский король имел немалые возможности использовать склонность татар к дарам в своих целях, но подобные возможности были также у русских. Южная граница вспыхнула зловещим огнем в 1569 г., когда, обнаружив, наконец, московскую опасность, турецкий султан Селим III попытался перейти с Дона на Волгу и овладеть Астраханью. Первое турецко-русское столкновение кончилось для султана неудачей, но противостояние двух государств будет длиться веками. Новосильцев, посол Ивана к султану, выдвинул аргумент, свидетельствовавший о новом положении Руси. «Мой государь, - говорил посол, - не враг мусульманской веры. Слуга его Саин-Булат господствует в Касимове, царевич Кайбула в Юрьеве, Ибак в Сурожске, князья Ногайские в Романове» 122 122 См.: Вернадский Г.В. Указ. соч. С. 135. . Это было совершенно верно: вассальные татарские князья служили московскому государю с середины XV в., татарская кавалерия активно участвовала в ливонской войне. Это была одна из причин, по которой Иван постоянно отказывался принять участие в антитурецкой коалиции, в которую его приглашали император и папа.

Осенью 1577 г. задача, которую поставил себе Иван Грозный, была, казалось, выполненной. Вся Ливония по Двине (т.е. Лифляндия и Эстляндия), за исключением двух городов-крепостей Ревеля и Риги, была в русских руках. Москва широким фронтом вышла на Балтику, овладев побережьем Финского и Рижского заливов. В 1578 г. в ливонскую войну вступила Польша. Она оказывала и до этого времени помощь Литве, воевавшей за Ливонию, но впервые Польша, возглавляемая энергичным, хорошо знавшим, чего он хочет, королем, начала войну с московским государством. В этой борьбе Ливония была первым полем сражения.

Ведя предвыборную кампанию, Стефан Баторий обещал «защищать христианство». Он не имел в виду турок, культурой которых восхищался, и власть над своим Семиградским княжеством признавал. В его глазах «врагом христианства» была Москва. Польский историк К. Валишевский, который, надеясь, что он никого не оскорбит этим утверждением, называл Польшу «высшим историческим выражением славянской расы» 123 123 Валишевский К. Иван Грозный. С. 320-321. , видит в Стефане Баторий «истинного представителя этой страны». Ибо, пишет К. Валишевский, «он понял, что Польша, какой Баторий ее видел, цивилизованная, гражданская, либеральная, буйная, католическая, должна поглотить свою великую соседку и навязать ей свою культуру, свой политический строй и свою религию. В противном случае ей угрожала опасность самой быть поглощенной и подчиниться чужим порядкам» 124 124 Там же. С. 321. .

Появление Стефана Батория было случайным фактором. Генрих Валуа мог оставаться на польском троне. Эрцгерцог Максимилиан имел, при желании, шансы стать польским королем. В этих случаях Иван мог сохранить балтийское побережье для московского государства. Случилось иначе, мадьяр, не знавший польского и разговаривавший со своими подданными по латыни, вассал турецкого султана, понял нужды Польши лучше, чем подавляющее большинство поляков того времени. Норман Девис, современный английский историк, автор истории Польши, чрезвычайно увлеченный предметом своих исследований, пишет: «Москва Ивана жила в собственной патологической системе ценностей, в собственном замкнутом мире… Сопротивление (Польши) Москве было в то время вопросом принципов и вопросом жизни и смерти» 125 125 Davies N. Op. cit. P. 565. . Справедливое наблюдение относительно системы «собственных ценностей», «собственного замкнутого мира» сопровождается странным эпитетом - патологические. С точки зрения Москвы патологией была польская система «либерум вето», монархическая республика. Несомненным анахронизмом звучит заявление о войне Стефана Батория как вопрос жизни или смерти для Польши. Иван Польше не угрожал, ей будут угрожать его преемники. Стефан Баторий, случайно явившийся на историческую сцену, задержал продвижение Москвы на одно столетие. Польский король умер (или был отравлен) в отчаянии от неблагодарности своих подданных. Кроме военных побед он оставил знаменитую формулу: для поляков можно сделать все, с поляками ничего.