Сергей Парамонов (Лесной) - ЗЛАТОЕ СЛОВО РУСИ. КРАХ АНТИРУССКИХ НАВЕТОВ

«Мы узнаем сразу жанр «трубадуров», говорит он о «Слове». Прежде всего, на это возразим мы, в «Слове» целиком отсутствует одна из характернейших черт трубадурщины - любовь к женщине, поклонение ей и т. д. Если в «Слове» и есть женщины - действующие лица, то это жены, матери, гражданки в первую очередь, а не любовницы.

Далее всякая фантастика исключена, «Слово» совершенно реально, - затмение солнца - исторический факт, даже беседа Игоря с рекой Донцом (отражение его мыслей) является реалией - так думали и чувствовали на Руси в XII веке.

Нет никакого колдовства, волшебства, мистики, сверхъестественности, - все просто, ясно и реально.

Мы уже указывали выше, что всенародное отчитывание героев никак уж не может быть сравниваемо с «рыцарской романтикой». Хороша романтика, когда героям говорят: «бесславно вы победили, бесславно пролили кровь поганых!»

Стиль «Слова» - это художественный реализм. Никакой Ломоносов, Державин или Чулков до этого стиля не доросли. К нему поднялся Пушкин только к концу своей жизни.

Достаточно взять Хераскова, Сумарокова и других писателей той эпохи с их ходульным, напыщенным языком, чтобы понять, что никто в конце XVIII века не мог написать «Слова» таким языком и в таком стиле.

Еслипроф. Мазон находит сходство между «Словом» и Чулковым, то спорить не приходится: ну, как убедить человека, что «Лунная соната» Бетховена прекраснее шарманочного «Чижик-пыжика»?

Ведь когда европейский оркестр играл для туземцев острова Четверга, то туземцы пришли в восторг… и преподнесли ананасы, попо и т. д. лучшему, по их мнению, музыканту - этим музыкантом был барабанщик. Проф. Мазон также расточает свои комплименты литературному барабанщику Чулкову.

Высказав общее мнение об авторе и характере произведения, проф. Мазон переходит затем к анализу его конструкции, т. е. из каких элементов «Слово» было составлено.

«Сюжет идет от летописей, - говорит он, - по крайней мере, Лаврентьевской и, без сомнения, через Историю русскую Татищева - от редакции типа Ипатьевской. «Задонщина» в позднем списке послужила автору основным образом для трактовки сюжета; некоторые детали были ему предоставлены древнерусским Дигенисом и, может быть, Акиром Премудрым, которые оба находились в том же сборнике, что и «Слово», может быть, также и другими старинными текстами. Первая часть произведения обязана этим рукописным источникам известной верностью выражения и наиболее ярким из своих достоинств.

Затем, в рамки исторического рассказа, неуклюже включились «массовые добавления», пристройка, которая искусственно продолжила его развертывание вместо существенного пополнения: вторая часть не имеет другого содержания.

Яркий контраст, - продолжает Мазон, - существует между тем, что идет от образца, и тем, что оказалось прибавленным, - между чужим добром, слабо измененным, и тем, на что автор был способен, будучи предоставлен своим силам.

Начало произведения может местами вызвать иллюзию, несмотря на свои модернизмы и темноты (неясности), обязанные неловкости подражатели выражаться древним языком (старыми словесы). Но, начиная с того момента, когда автор не имел более образца, чтобы опереться, его текст не что иное, как риторика, не связность и потемки, и читатель чистосердечно отказывается принять его всерьез».

С последними словами проф. Мазона нельзя не согласиться: подобный анализ «Слова» никто из читателей всерьез принять не может. Ибо у Мазона все выходит навыворот. Именно старыми-то «Словесы» певец и не собирается говорить, об этом он громогласно заявляет с самorо начала, - Мазон этого не понял.

Далее, именно квинтэссенция произведений, «массовые добавления», по терминологии Мазона, и является основной пружиной «Слова» - и этого Мазон не понял, - вот что значит воспитываться на образцах фантастики.

В одном можно согласиться с проф. Мазоном: «политическая» часть «Слова» бледнее повествовательной. Однако надо иметь хоть каплю понимания, что нельзя изложить «политику» так легко и красиво, как, скажем, плач Ярославны. Как ни старайся гениальнейший поэт, а стихи его о дифференциалах и интегралах никогда не будут прекраснее стихов о жизни.

Но и это, очевидно, выше понимания проф. Мазона. П ривыкший мерить литературные произведении своим трубадурным метром, он споткнулся, столкнувшись с поэзией, имеющей общественно-политическое значение.

В том-то и дело, г. Мазон, что русские еще в XII веке были глубже и серьезнее, чем французские слависты в ХХ.

Далее проф. Мазон пишет о стиле «Слова», и здесь он ничего не понял и не почувствовал. Во-первых, достаточно только сравнить стиль «Слова» в описании ночи перед битвой («Долга ночь. Меркнет заря. Свет запылал» …) и бегством Игоря («Конь в полуночи» …), чтобы утверждать, что стиль автора одинаков всюду, и в начале, и в конце.

Вдумайтесь, как это просто и красиво: «Конь в полуночи»… Сжатость и выразительность стиля здесь предельная. Писатели XVIII столетия даже не приближались к чему-нибудь похожему. Откройте любую страницу любого автора того времени, и вас поразит необыкновенная напыщенность, надуманность и неестественность стиля, автор не говорит, а возглашает, впрочем, это понятно - это была пора русского ложноклассицизма.

Что общего между «высоким штилем» («style soutenu») и необыкновенной простотой стиля «Слова»? Конечно, бывают гении, опережающие своих современников на 100 лет, но изъясняться даже гений может только языком своей эпохи.

Сходство между стилем «Слова» и писателей времен Екатерины II такое, как между стилем Корнеля и Расина, с одной стороны, и Флобера и Мопассана, с другой.

Проф. Мазон не понимает, что если в «Слове» имеются неясности, темные места, то причина их отчасти в ошибках переписчиков, а, главное, в темноте в наших головах, ибо восстановить эпоху за 700 лет, не имея достаточно исторических данных, не очень-то легко.

Проф. Мазон продолжает:

«Язычество, самое искусственное, распространенное на всем протяжении произведения, вплоть до неожиданнoгo предела весьма христианского заключения».

Проф. Мазон настолько силен в своем анализе, что не понимает, что почти все «христианство» «Слова» - это добавки монахов-переписчиков, которых не могло не шокировать полное умолчание христианства.

Вставки их шиты белыми нитками, в особенности в конце о «крестьянах», о которых в «Слове» до этого, кстати сказать, не было сказано ни одного слова.

Но проф. Мазон и здесь не понимает другого важного момента: язычество, как религия, как обрядность, как признание каких-то богов (Перун, Даждь-Бог и т. д.) почти целиком отсутствуют в «Слове» - автор его не был религиозным человеком: в момент, когда вся душа содрогается в бесконечной скорби, когда Ярославна взывает из самой глубины своей души, - она обращается не к Даждь-Богу, а к солнцу, не к Стрибогу, а к ветру, не к иному богу, а к Днепру.