Евгений Жаринов - Жак де Моле

У современников этих событий существовало одно объяснение — кара Господня за грехи человеческие. По общему мнению, конец света неумолимо приближался. Откуда им было знать, людям уходящего средневековья, что начало XIV века совпало с так называемым коротким ледниковым периодом, длившимся вплоть до 1700 года. И что могли дать им эти знания? Земная ось неожиданно сдвинулась и потревожила людской муравейник.

Следует отметить, что накануне всех описанных нами катастроф произошло еще одно очень важное, но, к сожалению, не отмеченное большой историей событие. После долгого и утомительного пути, подобного Страстям Господним, подобного поискам Святого Грааля, пути, свершенного из Святой Земли во Францию, на котором путников повсюду подстерегали опасности и лишения, Великий Магистр ордена тамплиеров летним утром 1306 года достиг наконец Лиль-де-Франса, увидел милые сердцу равнины и замер в восхищении.

Как мог выглядеть стареющий рыцарь?

Святой Бернар, один из основателей ордена, писал: «Борода их всегда растрепана, моются они редко, и следы пыли перемешиваются на них со следами жары и кольчуги». В то время люди монашеского звания культивировали здоровую грязь, чтобы унизить собственное тело. Святой Макарий, например, жил на столбе, и, когда с его тела падали черви, он подбирал их и навешивал обратно, говоря при этом, что сии создания Божии тоже имеют право на радость жизни.

Солнце Палестины наверняка сделало кожу Магистра пергаментно-смуглой, покрыло морщинами. Он должен был постоянно жмуриться, чтобы спасти свое и без того уже ослабленное ярким солнцем зрение. Его тело, возможно, было покрыто коростой от грязи и не смываемого годами пота.

Там, в Палестине, рыцари узнали от арабов о шелке, и он стал их настоящим спасением. Европейские рыцари продолжали уродовать свое тело грубой холщовой материей. Но на шелковую рубаху все равно, несмотря на 50-градусную жару, следовало надеть гобиссон, сшитый из тафты или кожи, набитый шерстью, паклей и волосом, чтобы ослабить удар и защитить тело от железных колец брони, которые могли войти в плоть и причинить ей страдание не меньшее, чем от вражеского удара.

Нести такую броню на себе, несмотря на убийственный зной, уже было подвигом, свершаемым во имя Господне. Это были их вериги, форма их каждодневного покаяния и монашеского служения Господу. Но из всего этого железа, я думаю, смотрело на мир в тот знаменательный летний день 1306 года лицо Человека. Лицо страдальца, мудреца и воина, а пот, о котором говорил святой Бернар, придавал бронзовый отлив всей его благородной внешности.

Что же могло предстать пред взором рыцаря?

Земля. Милая сердцу земля. Увитая виноградной лозой, буйно и цепко растущей даже на склонах холмов, она ждала восхода солнца и дышала не остывшим за ночь теплом. Но здешнее солнце не обжигало, как на Святой Земле. Магистр впервые смог открыть широко глаза и увидеть восход во всем его блеске и красно-Сине-золотом величии. Пред ним предстало начало начал.

«Какое совпадение! Какое совпадение!» — медленно, словно сквозь сон, проговорил Магистр, чувствуя, что погружается в особое душевное состояние внутренней сосредоточенности. Еще задолго до европейской моды на все восточное тамплиеры, благодаря своим тесным контактам с арабами и другими народами Палестины, уже вполне овладели техникой медитации. Сочетание кроваво-красного, золотого и небесно-голубого цветов означало страдание и жертвоприношение. Именно эти цвета доминировали во время церковной службы на Страстную пятницу, когда Господа нашего сначала бичевали, заставляли нести крест на Голгофу, а затем распинали. Каждая церковная служба в этот день словно вновь и вновь повторяла все детали Страстей Господних, обращаясь с этой целью к трем завораживающим душу цветам: красному, синему и золотому.

Магистр Жак де Моле застыл, сидя на своем арабском скакуне на самой вершине холма. Он находился в состоянии транса, пытаясь распознать в неожиданно открывшихся ему символах то, что неизбежно ждало его в будущем. Магистр уже не замечал мерцавшей внизу серебристой глади рек и озер, мирно пасшихся овец и зеленых виноградников. Он не видел буйного разноцветья трав, не слышал аромата плодов, зреющих под этим добрым солнцем. Внутренний мир Магистра был сейчас недоступен для внешних впечатлений. Кроваво-красный, золотой и небесно-синий — эти цвета освещали ему дорогу в темных лабиринтах неведомого, откуда являлись ему видения будущего.

Но тут рядом кто-то вздохнул с таким облегчением и радостью, что звук этот невольно рассеял мрачные видения и вернул де Моле из небытия к реальной жизни.

Магистр повернул голову туда, откуда донесся вздох.

Молодой брат Тибо подъехал вплотную и в восхищении от увиденного позволил себе явную бестактность — нарушить покой Магистра во время его блужданий в высших сферах. Это восхищение было столь естественным, в нем выразилась такая непосредственность молодости, что Магистр не ощутил в себе ни малейшего недовольства. Будущее подождет, если настоящее способно в такой мере покорить чье-то сердце.

Де Моле испытывал к молодому брату Тибо особые чувства, которые не всегда отличались только отцовской привязанностью. Жизнь воина, да еще воина-монаха, вынужденного вести образ жизни, исключающий всякое женское присутствие, становилась непосильным бременем даже для рыцаря, закованного в броню и одетого в тяжелую одежду, набитую конским волосом.

Носить на себе тяжелые вериги было одно, а восхищаться красотой молодости — совсем другое. Здесь даже самые крепкие латы, самый лучший щит оказывались бессильными. И тамплиеры сдавались целыми гарнизонами. В Иерусалиме, в Триполи, в Антиохии, в Провансе и в других местах они бросались в объятия друг другу, испытывая при этом не совсем братские чувства.

— Посмотри, дорогой Тибо, — произнес Магистр с улыбкой. — Это наша земля, которую мы все вынуждены были покинуть и куда мы все вернемся или уже вернулись, чтобы остаться здесь навечно.

— Какое небо, какие цвета! Наверное, так выглядит рай небесный, — прошептал юноша, и на губах его заиграла улыбка.

— С одним лишь различием, дорогой мой брат, что этот рай нам следует завоевать сегодня.

— Я не совсем понял вас, Магистр. Разве Париж не является нашей собственностью?

— Нет. Король живет еще в Лувре, а Лувр долго не будет принадлежать ордену. Однако подобные разговоры при виде Лиль-де-Франса довольно опасны. Лучше сообщите братьям, что мы, перед тем как спуститься в долину, сделаем небольшой привал.

По команде братья спешились. При этом каждый знал, что делать в следующий момент. В ордене был точно установлен порядок дня в отношении молитв, посещения церкви, трапез и т. д., а также точной регламентации были подвергнуты известные военные обычаи в походе, на поле битвы, поэтому в очень короткое время на вершине холма появился боевой лагерь с шатром Магистра в центре и по периметру была выставлена охрана.