Андрей Потрашков - Древний Рим

И у греков, и у римлян предать умершего погребению было обязательным долгом, который лежал не только на родственниках покойного. Путник, встретивший на дороге непогребенный труп, должен был устроить символические похороны, трижды осыпав тело землей: «Не поскупись, моряк, на летучий песок; дай его хоть немного моим незахороненным костям», – обращается к проходящему мимо корабельщику тень выброшенного на сушу утопленника. Это обязательное требование предать труп земле было основано на вере в то, что тень непогребенного не знает покоя и скитается по земле, так как ее не впускают в подземное царство. Такая неприкаянная душа становится ламией – вампиром, пьющим кровь живых людей.

Вокруг умирающего собирались родственники; иногда его поднимали с постели и клали на землю. Последний вздох его ловил в прощальном поцелуе наиболее близкий ему человек, ибо римляне верили, что душа умершего вылетает в этом последнем вздохе. Покойника обмывали горячей водой: это было делом родственников умершего или женской прислуги. Устройство похорон поручалось обычно либитинариям, римскому «похоронному бюро», находившемуся в роще богини Либитины и включавшему в свой состав разных «похоронных специалистов»: людей, умевших бальзамировать труп, носильщиков, плакальщиц, флейтистов, трубачей и хористов.

Так как труп часто оставался в доме несколько дней, его иногда бальзамировали, но чаще лишь натирали веществами, задерживающими разложение; это было кедровое масло, которое, по словам Плиния, «на века сохраняет тела умерших нетронутыми тлением»; такую же силу приписывали соли и меду. Затем умершего одевали соответственно его званию: римского гражданина в белую тогу, магистрата – в претексту (тогу с пурпурной каймой, предназначенную для должностных лиц) или в парадную одежду. На умершего возлагали гирлянды и венки из живых цветов, надевали все награды, полученные им при жизни за храбрость, военные подвиги или за иные заслуги.

Умащенного и одетого покойника клали в атриуме на высокое парадное ложе, отделанное у богатых людей слоновой костью, или, по крайней мере, с ножками из слоновой кости. Умерший должен был лежать ногами к выходу. В рот ему вкладывали монетку для уплаты Харону при переправе через Стикс; этот греческий обычай был рано усвоен римлянами; археологические находки показывают, что он сохранялся в течение всей Республики и Империи. Возле ложа зажигали свечи, помещали курильницы с благовониями, ложе осыпали цветами. Перед входной дверью на улице ставили большую ветку ели, которую Плиний называет «траурным деревом», или кипариса – «он посвящен богу подземного царства и его ставят у дома в знак того, что здесь кто-то умер». Эти ветви предостерегали тех, кто шел принести жертву, а также понтификов и фламина Юпитера от входа в дом, который считался оскверненным присутствием покойника. Кстати, именно от римлян мы переняли обычай высаживать на кладбищах ели и кипарисы. Число дней, в течение которых умерший оставался в доме, не было определено точно; у Варрона убитого смотрителя храма собираются хоронить на другой день после смерти; сын Оппианика, скончавшийся вечером, был сожжен на следующий день до рассвета. В некоторых семьях покойника оставляли дома на более продолжительное время; консулов, императоров или других выдающихся лиц хоронили обычно через неделю после смерти. За это время с мертвого снимали восковую маску, которой и прикрывали его лицо. Затем эта маска хранилась в семье умершего рядом с масками других членов рода в специальном ящике – ларии. Отсюда, кстати, и произошло хорошо известное нам слово ларь или ларец. В Риме существовало два способа погребения: сожжение и захоронение. Древние римские историки ошибочно полагали, что «… сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли». Но древнейшие писаные римские законы, так называемые «Законы Двенадцати таблиц», знают обе формы погребения. «Многие семьи соблюдали древние обряды; говорят, что никто из Корнелиев до Суллы не был сожжен; он же пожелал быть сожженным, боясь мести, ибо труп Мария вырыли», – говорит Плиний. В последние века Республики и в первый век Империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II века н. э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно. Торжественные похороны, за которыми обычно следовали гладиаторские игры, устраиваемые ближайшими родственниками умершего, назывались funus indictivum – «объявленными», потому что глашатай оповещал о них, приглашая народ собираться на проводы покойного: «Такой-то квирит скончался. Кому угодно прийти на похороны, то уже время. Такого-то выносят из дому». Эти похороны происходили, конечно, днем, в самое оживленное время, с расчетом на то, чтобы блеснуть пышностью похоронной процессии, которая превращалась в зрелище, привлекавшее толпы людей. Уже «Законы Двенадцати таблиц» содержат предписания, которые ограничивали роскошь похорон: нельзя было использовать для костра обтесанные поленья, нанимать более десяти флейтистов и бросать в костер более трех траурных накидок, которые носили женщины, и короткой пурпурной туники. Сулла тоже ввел в свой закон ограничительные предписания, но сам же нарушил их при похоронах Метеллы. При Империи эти законы потеряли силу.

Похоронная процессия двигалась в известном порядке; участников ее расставлял и за соблюдением определенного строя следил один из служащих «похоронного бюро», «распорядитель», с помощью своих подручных – ликторов, облаченных в траурный наряд. Вдоль всей процессии шагали факельщики с факелами елового дерева и с восковыми свечами; во главе ее шли музыканты: флейтисты, трубачи и горнисты. За музыкантами следовали плакальщицы, которых также присылали либитинарии. Они «говорили и делали больше тех, кто скорбел от души», – замечает Гораций; обливались слезами, громко вопили, рвали на себе волосы. Песни, в которых они оплакивали умершего и восхваляли его, были или старинными, или специально подобранными для данного случая «стихами, задуманными, чтобы запечатлеть доблестные дела в людской памяти». В особых случаях такие песнопения распевали целые хоры: на похоронах Августа эти хоры состояли из сыновей и дочерей римской знати. За плакальщицами шли танцоры и мимы; Дионисий Галикарнасский рассказывает, что на похоронах знатных людей он видел хоры сатиров, исполнявших веселую сикинниду. Кто-либо из мимов представлял умершего, не брезгуя насмешками над покойным: на похоронах Веспасиана, который считался прижимистым скупцом, архимим Фавор, надев маску скончавшегося императора, представлял, по обычаю, покойного в его словах и действиях; громко спросив прокураторов, во что обошлись его похороны, и получив в ответ – «10 миллионов сестерций», он воскликнул: «Дайте мне сто тысяч и бросьте меня хоть в Тибр».