Владимир Сядро - 50 знаменитых загадок истории Украины

В 1905 году Дмитрий поступил на юридический факультет Киевского университета, но из-за революционных событий вынужден был на год уехать на учебу в Мюнхен. Вернувшись на родину, в 1910 году он закончил университет. Отец устроил сына помощником секретаря в один из многочисленных комитетов в Петербурге, но адвокатская работа не очень интересовала молодого юриста.

Одновременно с легальной жизнью у Дмитрия Богрова появилась другая — подпольная. Надо сказать, что в семье Богровых всегда господствовало критическое отношение к самодержавию, но если старшее поколение исповедовало умеренно-либеральные взгляды, то младшее было более радикальным (двоюродный брат Дмитрия Сергей и его жена были большевиками и даже якобы поддерживали личные контакты с В. Лениным). По мере взросления взгляды Богрова-младшего менялись: по его словам, с гимназической скамьи он прошел всю гамму воззрений — от либерализма до анархизма. К окончанию гимназии Дмитрий отдавал предпочтение эсэрам-максималистам. Будучи за границей, он увлекся трудами М. Бакунина и П. Кропоткина. В 1906 году юноша примкнул к анархистской группе «Буревестник» и активно участвовал в ее работе. Однако вскоре наступило разочарование, и Богров переметнулся к анархистам-коммунистам. Впрочем, революционная романтика надоела ему так же скоро, как и каждодневная «черновая работа», а отсутствие быстрых результатов борьбы и необходимость соблюдать дисциплину утомляли и все чаще вызывали раздражение. Кроме того, он привык жить «на широкую ногу», а для этого не хватало средств.

Так произошла смена курса — Дмитрий Богров предложил свои услуги охранке, рассчитывая получить за свою службу «излишек» денег. Став агентом «Аленским», он начал получать ежемесячное жалование в 100–150 рублей.

Послужной список двойного агента был довольно внушительным. Согласно полицейским документам, он в разной степени оказался причастным к аресту 102 человек. Было ясно, что Богров дозировал информацию для охранки: скрывал одно и преувеличивал другое — одним словом, пытался вести двойную игру. Но с какой целью? Возможно, он придерживал информацию, чтобы продать ее через несколько месяцев, или старался не преступить определенную черту? Но какими бы ни были его первоначальные намерения, он, как и все агенты-двойники, вскоре начал запутываться в собственных сетях. К тому же каждый арест одновременно укреплял его репутацию осведомителя и подрывал его репутацию революционера.

Сомнения относительно Богрова зародились у анархистов-коммунистов еще в конце 1908 года, после очередного провала. Его открыто обвинили в провокации. Сидевшие в Лукьяновской тюрьме революционеры устроили над ним заочный суд, который передал на волю весьма туманную резолюцию. Богров не допустил освобождения из тюрьмы своего главного обличителя. Но через некоторое время его обвинили в растрате кассы Борисоглебской группы максималистов. Богрову каким-то образом удалось отвести обвинение, но товарищи по подполью становились все подозрительнее. Анархист Белоусов (П. Свирский) устроил за ним настоящую охоту, в результате которой ему едва удалось уйти от пули. Тучи сгущались. Богров понимал, что все тайное становится явным: он помнил, как в 1906 году революционеры повесили за измену его кумира Гапона, да и провал знаменитого Азефа что-то значил. Он знал, что во все времена первыми жертвами террористов-революционеров становились предатели и агенты охранки.

Богров поспешно уехал в Петербург. Здесь он явился к начальнику Петербургской охранки полковнику фон Коттену, предъявил рекомендации Кулябко и был принят на службу. Двойная игра продолжалась. Но психологический надлом уже произошел. В одном из писем Богрова в Клев есть такие строки: «В общем же, все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное…»

На допросах Богров утверждал, что мысль о террористическом акте зародилась у него еще в самом начале его революционной деятельности и помешала этому служба в охранке. Но в Петербурге он опять начал об этом думать. Следователь Фененко задал в связи с этим агенту недоуменный вопрос: каким образом он из осведомителя вновь превратился в революционера? Богров ответил: «Может быть, по-вашему, это нелогично, но у меня своя логика». Его логику действительно трудно понять. Если Богров стремился к посмертной славе, то удар нужно было наносить в самое сердце империи. В 1909 году, будучи за границей, он говорил редактору одной анархистской газеты, что необходимо убить Николая II или Столыпина. В 1910 году он уже сделал свой выбор: «…важнее Столыпина только царь. А до царя мне одному не добраться». Отец Дмитрия высоко оценивал деятельность премьера, но молодое поколение видело в нем только вдохновителя реакции. Одна из знакомых Богрова вспоминала разговор с ним весной 1910 года: «Я ненавижу одного человека, которого я никогда не видел. — Кого? — Столыпина. Быть может, оттого, что он самый умный и талантливый из них, самый опасный враг, а все зло в России — от него».

Находясь в Петербурге, Богров по личной инициативе пришел к члену ЦК партии эсэров Лазареву и заявил, что хочет убить Столыпина и просит ему в этом посодействовать. Эсэры, правда, от него открестились.

19 февраля 1911 года из тюрьмы был выпущен анархист-коммунист П. Лятковский. Он зашел на квартиру к Богрову. Тот и ему заявил, что у него есть намерение совершить покушение на царя, а потом и на Столыпина: «Только убив Николая II я буду считать себя реабилитированным. Нет, Николай пустое. Николай — игрушка в руках Столыпина. Ведь я еврей — убийство Николая спровоцирует небывалый еврейский погром. Лучше убить Столыпина: благодаря его политике задушена революция и наступает реакция». Лятковский ушел от Богрова озадаченный: что означали его слова — правду или провокацию?

Кстати, существует версия, дающая некое национальное объяснение причины покушения. В свое время Богров заявлял Лазареву: «Я — еврей, и позвольте вам напомнить, что мы до сих пор живем под господством черносотенных вождей…» В то же время он не поддерживал никаких отношений с иудеями-ортодоксами. Более того, известно, что незадолго до своей кончины дед Богрова с женой-лютеранкой (а в 1908 году и брат Дмитрия Владимир) перешли в православие. В тот период права евреев были ущемлены. Столыпин же, по некоторым данным, планировал предоставить им те же привилегии, которыми пользовались остальные граждане Российской империи. Правда, текст таких предложений был отвергнут царем, но позиция премьера была хорошо известна в еврейской среде. Если же обратиться к агентурной деятельности Богрова, то напрашивается вывод, что она была лишена национальной предвзятости: поскольку большинство киевских анархистов были евреями, то он и выдавал охранке в основном лиц этой национальности. А покушение на Столыпина вовсе подвергло еврейское население чрезвычайному риску. Киевские евреи в страхе стали спешно покидать город. Чтобы избежать погромов, исполняющий обязанности главы правительства В. Коковцев распорядился разместить в Клеве два казачьих полка.