Мамед Ордубади - Тавриз туманный

- Чего ты стесняешься, Зейнаб, ты разве не у себя дома? - старался я подбодрить ее.

- Это правда, брат, - ответила Зейнаб, - но обычаи у нас нехорошие. Если бы я сказала мужу, что вы мусульманин, то Джавад-ага скорее дал бы изрезать себя на куски, чем позволил бы мне работать здесь. Мне пришлось солгать ему, что и вы, и барышня иностранцы.

- Не барышня, а сестра, - поправила Нина.

- Ей богу, язык привык, да и неловко мне как-то. Нина-ханум на самом деле барышня. Дай бог, чтобы тень ее всегда была надо мной и моим ребенком.

- Зейнаб, разве к тебе у нас относятся плохо? - спросил я.

- Упаси аллах! Столько добра я не видела ни от родного отца, ни от сестры.

- Тогда почему же муж не согласен, чтобы ты работала у мусульман?

- Что делать, таков уж обычай. Когда живешь с народом, надо подчиняться его обычаям.

- Зейнаб, такие обычаи к добру не ведут.

- Знаю, брат. Я и сама против них. Но таков уж Джавад-ага. Он не позволил мне торговать даже на женском рынке

- Чем занимается сам Джавад-ага?

- Эх, и не спрашивай!.. Сам знаешь, какая теперь работа? Из-за куска хлеба подставляй шею под тупой нож, и все же голоден...

- Где он работает?

- Сказать правду...

Зейнаб вдруг смолкла и задумалась.

- Сказать правду боюсь, - продолжала она через минуту, - вдруг опять несчастье постигнет меня, и я лишусь куска хлеба...

- Почему? - удивился я.

- Да боюсь, как бы ты не рассердился.

- Что ты говоришь, Зейнаб? Зачем мне сердиться?

- Куда я ни поступала на работу, везде оставалась до тех пор, пока не узнавали, где служит мой муж.

- Почему? Твой муж - бандит, вор или преступник?

- Ни то, ни другое! - сказала Зейнаб, плача. - Он тихий, скромный и очень добрый человек, но его теперешняя служба никому не нравится.

- Почему?

- Купцы, богачи, торговцы не берут к себе в дом работниц, мужья которых служат в войсках революции. Я боюсь, что и ты, узнав об этом, прогонишь меня...

- Что за разговоры, Зейнаб? Во-первых, я не такой уж крупный купец, а, во-вторых, я сам люблю воинов революции. Среди них есть очень много хороших и сердечных людей.

Зейнаб расплакалась от волнения.

- Только по своей доброте и искренности, - продолжала она сквозь слезы, - Джавад-ага довел нас до такого состояния. Когда-то и мы были людьми, имели и дом, и достаток. И все пошло прахом. Не сойдись Джавад-ата с тем покойным кавказцем, мы не дошли бы до такого состояния.

- Какой кавказец? Где он сошелся с ним? - невольно заинтересовался я.

- Я боюсь наскучить тебе! - робко сказала Зейнаб.

- Нет, Зейнаб, не наскучишь, рассказывай. Мне очень интересно послушать.

- Покойный отец Джавад-аги был тоже человек смирный и трудолюбивый. Работал он у Гаджи-Курбана и готовил известь, а Джавад-ага таскал воду в лавку чайчи. Жил он в старом доме, который остался от дедов. Прости за нескромность, когда я вышла за Джавад-агу, отец его был еще жив. И жили мы неплохо. Когда же старик умер, и вся семья перешла на содержание Джавад-аги, долгое время нам жилось плохо. Наконец, мы решили освободить одну из комнат и сдать ее жильцу. Занял нашу комнату один кавказец. Вскоре мы подружились с ним и стали жить как бы одной семьей. Он был очень щедр, часто нес расходы по всей нашей семье и во всем помогал Джавад-аге. Они сошлись, как родные братья. Дела наши поправились...

- А как его звали? - прервал я ее.

- Говоря правду, покойный не называл своего настоящего имени. Каждый день он менял его.

- Да... - продолжала Зейнаб прерванный рассказ, - кавказец уговорил Джавад-агу перестать носить воду в чайчи. Каждый вечер он занимался с ним по каким-то книгам и Джавад-ага все время проводил в его комнате. Через несколько недель Джавад-ага привел еще шесть товарищей и познакомил с ним. Он их стал обучать. У этого кавказца были свои книги и он учил их по этим книгам.

- Он был молод?

- Да, не старше тридцати лет.

- К какой нации он принадлежал?

- Он был мусульманин, но не особенно чтил намаз. Теперь послушайте, что случилось дальше. Однажды видим, Джавад-ага и его товарищи пришли вооруженные. Оказывается, они записались в революционную армию.

- А где же был кавказец?

- Вот послушайте, как это все случилось. Сеиды района Девечи разузнали об этом и, когда сын Рахим-хана наступал на Тавриз, напали на нас, ограбили и подожгли дом. Хорошо, что в этот момент ни Джавад-аги, ни кавказца дома не было. Не то бы их убили. Забрав Меджида, я успела скрыться. После этого тот кавказец нанял нам дом, и мы начали жить там, но судьба преследовала нас во время боя с сыном Рахим-хана кавказец был убит...

Зейнаб залилась слезами и, всхлипывая, продолжала:

- И до сих пор его бумаги и несколько тетрадей Джавад-ага носит на груди.

- Где он похоронен?

- Снаряд попал в толпу, где находился и он. Убитых, было несколько человек и разобрать трупы не удалось. Все они похоронены вместе. По четвергам женщины Тавриза ходят на одну могилу и называют ее "братская могила". Я никогда его не забуду. У него была старая мать и сестры. Портреты двух детей он всегда носил во внутреннем кармане.

- А вы не узнали, откуда он был?

- Как же не знать? По бумагам узнали, что он приехал из Баку, из района Биби-Эйбат. Бедный, он часто говорил нам, что собирается и нас повезти в Баку.

Рассказ Зейнаб сильно заинтересовал меня. О судьбе многих бакинцев не знал и сам Саттар-хан. Где и как они умерли, было неизвестно. Многие из них пропали без вести.

- А что теперь делает Джавад-ага? - спросил я Зейнаб.

- Что ему делать? День и ночь сидит в окопе с ружьем в руке. Вот уже целый месяц, как он не видел Меджида. Его любимое место - окоп. Он говорит: "наше спасение в этих окопах". Я ношу ему отсюда обед. Пока он кушает, я сижу в окопе, потом собираю посуду и ухожу. Бойцы всегда делятся хлебом друг с другом. Они ведь давно не получают жалованья.

- Почему же Джавад-ага не бросит окопа и не пойдет на какую-нибудь другую работу? - спросил я Зейнаб, желая узнать ее личное мнение о революции.

- Джавад-ага говорит: "я умру в этом окопе", - задумчиво ответила Зейнаб. - Он прав: нельзя же бросать начатое дело. Я сама пошла на работу. Но меня отовсюду гнали из-за мужа. Даже из дома "отца нации" Гаджи-Мехти меня выгнали с позором.

- Что за Гаджи-Мехти?

- Представитель Энджумена, Кузакунани.

- Ведь он же хороший человек, Зейнаб. Все его хвалят...

- Раньше и мы так думали, но, прослужив у него неделю, я поняла, что это за птица.

Зейнаб допила свой чай и поднялась:

- Будем живы, как-нибудь и о нем вам расскажу.

"ОТЕЦ НАЦИИ"

Только сегодня Зейнаб могла рассказать о том, как она поступила на работу к Гаджи-Мехти и как ее выгнали оттуда. До сих пор я не имел времени послушать ее.

Приготовив все к чаю, она поставила самовар на стол и застенчиво приступила к рассказу: