Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад

Константин Великий установил двенадцать массивных саркофагов вокруг своей величественной гробницы в Церкви Апостолов, и тела величайших византийских императоров традиционно хоронили в них. В 1025 году оставался только один незанятый саркофаг, и Василий имел полное право быть похороненным там; но согласно его собственной воле, его тело было похоронено в церкви в Эбдомоне неподалеку от стен города. [171]Хотя мало кто из императоров в большей степени заслуживал быть похороненным среди титанов прошлого, место его упокоения в каком-то смысле соответствовало ему. Он всегда оставался в стороне от своих подданных, никогда не позволяя себе отвлекаться от наиважнейшей задачи управления империей. Он подчинил чужеземных правителей своей воле, посрамил своих врагов и защитил бедных от власти аристократии. Несмотря на все это, он оставался странно сдержанным, внушая своим подданным восхищение, но не любовь. Склад его ума всегда был удивительно невизантийским, отлитым скорее по мерке его спартанских предков, не соответствующим туманным богословским рассуждениям его современников. Как и советовал ему старый мятежник много лет назад, ни женщине, ни мужчине он не позволил разделить тяжесть своей ноши. Несмотря на все тяжелые испытания, выпавшие на долю его правления, он оставался блистательным, но отчужденным — без сомнения, самым одиноким человеком из всех, что когда-либо сидели на византийском троне.

Империя, которую Василий II оставил после себя, была поистине великолепной. Она простиралась от Дуная на западе до Евфрата на востоке. Ни одна держава в Европе, на Ближнем или Среднем Востоке не могла сравниться с ней; ее золотая монета, номисма, была стандартной торговой валютой — и оставалась таковой веками. Враги-мусульмане испытывали ужас перед империей. Христианские государства Европы видели в ней своего величайшего защитника, и не один германский император отправлялся в Южную Италию, где пролегали границы империи, за признанием своего титула. [172]Путешественники из Западной Европы, приходящие на рынки империи или в ее города, попадали в мир, резко отличающийся от того, который они знали. Средневековая Европа пребывала в феодализме, шансы ее обитателей избежать крайней нищеты были невелики. Крестьяне всю свою жизнь тяжко трудились на земле, которая им не принадлежала, а медицина предлагала больным «лекарства», которые зачастую были не менее смертоносны, чем сама болезнь. Беднякам приходилось выживать на рационе из грубого черного хлеба и сыра, а дожить до тридцати пяти лет было счастьем. Сообщение между городами было медленным, путешествия — опасными, а грамотность была доступна только богатым и влиятельным людям. Церковь обеспечивала хотя бы какое-то доступное образование — но только если удавалось найти грамотного священника.

На Востоке, напротив, богатства стекались в имперскую казну, население быстро росло, а голод, как казалось, остался далеко в прошлом. Люди, вознесенные этим новым процветанием, были, казалось, повсюду: они ездили в паланкинах, жертвовали в пользу роскошных общественных зданий и играли в поло на широких проспектах. Вера в успех была разлита в воздухе и действовала заразительно. Включение болгар, сербов и русских в культурный состав империи добавило ей разнообразия, но общество — и церковь — никогда еще не было таким сплоченным. Иконоборчество, последняя значительная ересь, повлиявшая на византийскую церковь, не подавало признаков жизни уже почти два века, и церковь с государством прониклись духом сотрудничества. Для честолюбивой молодежи образование снова стало способом добиться многого в жизни, а обширные библиотеки стали символом престижа.

Античным авторам в Византии всегда выказывали осторожное уважение, а поскольку язычество давно прекратило свое существование и больше не представляло угрозы, труды светских классиков древнего мира снова стали цениться высоко. Дух гуманизма распространялся по империи, и ученые знатоки начали умышленно подражать античному стилю. Копии античных трудов времен Греции и Рима стали высоко цениться; и духовенство, и миряне начали с почтением создавать списки ослепительных шедевров. Эта традиция стала одним из прекраснейших даров, оставленных империей последующим поколениям. Поскольку Египет (в том числе являвшийся источником папируса) был давно потерян для империи, старые ветшающие рукописи копировались на более долговечный и легкодоступный пергамент. Это, в свою очередь, позволило литературе продолжить существование. Несмотря на масштабные разрушения, последовавшие за крушением империи, большинство работ греческих классиков, сохранившихся до наших дней, дошли до нас именно благодаря византийским копиям того периода.

Императоры, конечно, всегда имели доступ к непревзойденным имперским библиотекам — но теперь они стали рассматривать общее содействие образованию как одну из своих обязанностей. К моменту смерти Василия II Константинополь был домом для выдающихся поэтов, юристов и историков — блестящего собрания образованных людей, равного которому на Западе не возникало до эпохи Возрождения.

К сожалению, Василий II не оставил наследников, достойных подобного великолепного наследства. Вдобавок культурный расцвет, подаривший империи настолько выдающийся образованный класс, также сделал придворную знать высокомерной и обособленной, полностью уверенной в том, что она может управлять государством лучше, чем кто-либо другой. Смерть Василия неожиданно отдала судьбу империи им в руки, и они умышленно выбирали слабых и легко поддающихся влиянию императоров, которые были больше заинтересованы в том, чтобы сохранить новообретенную власть, чем во благе для государства.

Как ни странно, эта недальновидная политика знати, по которой на трон сажали заурядных людей, привела к ее собственному угасанию. Тяжелое налоговое бремя снова легло на бедняков, не затронув богатых, а от земельных законов македонской династии императоры скоро отказались, оставив крестьян во власти хищных землевладельцев. Богатые добавили к своим обширных имениям почти все земли, в то время как их доверенные лица при дворе добились снятия с них налогового обложения. Недалекие императоры, столкнувшись с практически независимой аристократией и теперь серьезно нуждаясь в деньгах, пошли на шаг, еще более обостривший проблему: они снизили вес золотой монеты, чего империя ухитрялась избегать почти семьсот лет. Деньги начали обесцениваться, запустив маховик инфляции, и авторитет Византии стал падать, поскольку заграничные торговцы отказывались от дешевеющей валюты.