Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.8
- Название:Любовь к истории (сетевая версия) ч.8
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.8 краткое содержание
*НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ЧХАРТИШВИЛИ ГРИГОРИЕМ ШАЛВОВИЧЕМ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ЧХАРТИШВИЛИ ГРИГОРИЯ ШАЛВОВИЧА.
«Любовь к истории» — это сборник исторических миниатюр, написанных Борисом Акуниным (Григорием Чхартишвили) для его авторского блога.
Любовь к истории (сетевая версия) ч.8 - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Роковая женщина: Россия, двадцатый век
6 декабря, 13:39
Сильно не люблю «роковых женщин» — как типаж. Живьем мне, правда, таковых встречать не доводилось (лишь какие-то мелкие экземпляры, трущиеся вокруг музыкальных «звезд», тоже не слишком крупных). Но история культуры этими тетеньками довольно густо населена или, точнее говоря, обсижена — потому что они очень похожи на мух: летят на ярких мужчин, как на мед, и жужжат вокруг них, жужжат. «Жжжж, смотрите, я выше этого вашего гения, потому что сижу у него на макушке! Жжжж, смотрите все на меня, а не на него! Жжжж, а кто это там появился такой интересный? Ой, он перспективнее того! Всё, полетела на нового!».
Никого кроме себя «фам-фаталь» любить не умеет. Никакими талантами кроме умения вампирить мужские сердца обычно не обладает. Больше всего от этого паразитического подвида достается людям творческим, потому что у них сердце нараспашку.
Всё это так.
Но правда и то, что роковые женщины придают культурной среде некий блеск и нервное сияние. Кроме того от их укусов художнику больно, а когда художнику больно, он создает произведение искусства. И за это мы должны сказать спасибо всем этим Авдотьям Панаевым, Аполлинариям Сусловым и Лилям Брик. Я их все равно терпеть не могу, но отдаю должное.
Ладно. Пусть они будут не мухи — пчелы.
А еще я знаю, что, если над лугом (или помойкой — в зависимости от эпохи), именуемой «культурной жизнью» страны, жужжат эти деловитые насекомые, значит, в общем, всё нормально. Солнышко светит, цветы цветут, жизнь продолжается. Ибо когда налетают исторические бури, они не щадят и золотистых пчелок — их быстро уносит злым ветром. Не все же обладают цепкостью и живучестью Лили Юрьевны, благополучно пережившей и пролетарских поэтов, и комкоров.
Недавно, читая воспоминания выдающегося хирурга С.С.Юдина, я наткнулся на имя одной такой «фам-фаталь» — и заинтересовался ее судьбой. Эта разбивательница сердец менее известна, чем Лиля Брик, но отзвуки ее мелодичного жужжания, следы ее любовных перелетов с цветка на цветок остались во многих мемуарах.
Юдин пишет, как во время Первой мировой войны к его приятелю приехала погостить на фронт (уже странно) любовница: «очень красивая блондинка среднего роста, роскошного телосложения с чарующим грудным голосом». Прекрасная особа поразила Юдина своей раскрепощенностью, смелостью суждений, а еще тем, что повсюду водила на цепи ручного волка (тут, как говорится, и Фрейда не надо).
Это была Софья Шамардина (1894–1980), еще в самом начале своей длинной многоцветной жизни.
Десятые годы. Она без волка, но, кажется, с чьим-то сердцем в руке .
Дочь мелкого чиновника, она, в числе многих таких же провинциальных девочек, приехала в столицу учиться на Бестужевских курсах, но вместо учебы увлеклась богемной жизнью. В первой своей молодости Софья Шамардина была чем-то вроде переходящего вымпела у декадентов и получила звонкий титул «первой артистки-футуристки».
От небольшого поэта Вадима Баяна (настоящая фамилия у него неромантическая — Сидоров), она перелетела к повсеградно обэкраненному Игорю Северянину, который называл ее Эсклармондой. Потом расцвел новый цветок — Маяковский, и пчелка стала виться вокруг него. Владимир Владимирович, у которого со вкусом было лучше, чем у Северянина, окрестил ее «Сонкой».
Впрочем, может быть, я путаю последовательность увлечений Шамардиной. Баян вот пишет:
Стало очень обидно, стало очень тоскливо
Оттого, что вы — лучшая в цветнике амуресс,
Оттого что безжалостно, оттого что игриво
От меня к Маяковскому увозил Вас экспресс.
Не от Северянина, стало быть — от Баяна? Впрочем, неважно, кто там за кем был. Главное — остались стихи:
Люби меня, как хочется любить,
Не мысля, не страшась, не рассуждая.
Будь мной, и мне позволь тобою быть.
Теперь зима. Но слышишь поступь мая?
Мелодию сирени? Краски птиц?
Люби меня, натуры не ломая!
Бери меня! Клони скорее ниц!
(Это уже Северянин, и почти не ломается)
Жалко только, у Маяковского про «Сонку» ничего нет — ее очень быстро оттерла от большого поэта пчела с более острым жалом и насмерть впилась в «окровавленный сердца лоскут».
Моему хирургу Юдину красавица с волком встретилась, когда у продвинутых барышень вошли в моду война и патриотизм. Шамардина сразу записалась в милосердные сестры — и, разумеется, стала сердечной подругой фронтовика.
Потом грянула революция, и «тренд» переменился. Самыми яркими мужчинами стали «художники истории» — большевики.
В перечне дальнейших увлечений нашей героини никаких поэтов, сплошь одни совпартработники. Муж — предсовнаркома Белоруссии Иосиф Адамович. Ну и кроме мужа было много всяких в высшей степени интересных индивидуумов: начальник управления НКВД по Камчатке (чекист плюс дальневосточник!), герой гражданской войны Гай, комкор Витовт Путна и, кажется, даже сам Карл Радек.
В те времена передовая женщина, хоть бы даже и фам-фаталь, не могла быть просто подругой бойца — она сама должна была стать бойцом. И у товарища Шамардиной впечатляющий послужной список. В Гражданскую она — член коллегии тобольской и томской ЧК, потом прокурор Минского округа и депутат горсовета. Далее — в том же духе.
В двадцатые бывшая Эсклармонда одевалась, как героиня рассказа А.Толстого «Гадюка». Маяковский встретил бывшую пассию — едва узнал. Шамардина в это время уже не помнит, что когда-то была «артисткой-футуристкой», потрясавшей публику экстравагантными нарядами. В мемуарах она пишет: «Я никогда не занималась своими туалетами, и в дни нашей юности вопрос, как я одета, его тоже не занимал. А теперь говорит: “Вот одеть бы тебя!” И рассмеялся, когда я ответила: “Плохи мои дела: раньше ты стремился раздеть меня, а теперь одеть”».
Хотя, судя по фотографии, она и в виде большевички была очень недурна.
Двадцатые. Стриженая, но все равно красивая.
Что было в тридцатые — понятно. Муж в ожидании ареста застрелился. Саму ее в тридцать седьмом тоже забрали, и не могли не забрать, при столь криминальных любовных связях. Получила десять лет, потом еще и «добавку». Освободилась, как тогда шутили остроумцы, в «эпоху позднего Реабилитанса».
Тридцатые. Скоро арестуют.
В.Катанян пишет: «Отсидев 17 лет, осталась несгибаемой коммунисткой и умерла в доме для старых большевиков».
(Господи, как мне это знакомо! Моя бабушка, ничуть не роковая женщина, тоже умерла в больнице для старых большевиков. В соседней палате умирала другая старуха — бывшая лучшая подруга, с которой они в тридцать первом году, будучи курсантками Военно-воздушной академии, навсегда рассорились по какому-то идеологическому вопросу. Расстояние между кроватями, через стенку, было меньше метра. Не помирились. Так обе и умерли).
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: