Николай Черкашин - Чрезвычайные происшествия на советском флоте

Саблин: Я ещё раз заявляю, что курс в тот момент не имел для меня никакого значения: я старался уйти как можно дальше в открытое море от советских берегов».

«Представьте себе картину с точки зрения шведской пограничной службы, в зону ответственности которой устремился большой противолодочный корабль соседней страны, сопровождаемый пограничными, тоже чужими, кораблями, а также боевыми самолётами… Трудно сказать, чем бы это могло закончиться. Не исключено, что и серьёзным военным конфликтом. По крайней мере, это могло произойти…»

Виня во всём Саблина, Борискин забывает сказать, что в подобных ситуациях законный долг одного правительства предупредить другое о происходящем инциденте. Но этого сделано не было, как не было потом предупреждений на межправительственном уровне о взрыве на Чернобыльской АЭС и радиоактивном облаке, плывущем в сторону Швеции, о заблудшей в шведских фиордах советской подводной лодке, о гибели атомарины у острова Медвежьего. Так что счёт ответственности за возможный международный конфликт генерал Борискин должен предъявить и брежневской партийно-государственной верхушке. Но это другая грань проблемы. Многозначительный подсчёт миль от берегов Швеции в обвинительном заключении был рассчитан на людей, не сведущих в географии района, или на тех, кому недосуг было заглянуть в карту Балтики. И тем не менее любой школьник, открыв географический атлас, поймёт, что если Саблин действительно стремился уйти в Швецию, то курс ему надо было держать не на остров Готска-Сандён, а на остров Форё у Готланда, он ближе, и курс двести семьдесят градусов быстрее бы привёл «Сторожевой» в иностранные терводы. Так что Саблин не кривил душой, заявляя, что курс в тот момент не имел для него никакого значения. Да и, поверни он на фарватер, ведущий в Финский залив, борискины всё равно бы обвинили его в том, что нос корабля смотрел в сторону Финляндии. Там, куда ни поверни из Ирбен — на запад ли, на север, на юг, — либо Дания, либо Швеция, либо Финляндия.

Почему «шведская версия» так быстро пошла гулять по начальственным умам? Не потому, что были, как говорится, печальные прецеденты? Ушёл на корабельном катере из советской военно-морской базы в Польше (Свиноуйсце) морской офицер Артамонов, прихватив по пути возлюбленную даму.

Ещё раньше, в мае 1962 года, к берегам острова Готланда (заметим, не Готска-Сандён, а кратчайшим путём к Готланду) лейтенант Плешкис пригнал вспомогательный корабль советского Балтфлота. Встал на якорь и попросил политического убежища. Шведские власти его приняли, а корабль увёл в родную базу помощник советского военного атташе в Стокгольме капитан 3-го ранга Коновалов.

Так что шведские берега были воистину притчей во языцех…

Добровольский тщательно сложил газету, с которой, собственно, и начался наш разговор, и отодвинул в сторону:

— Я должен сказать вам, что мои слова приведены здесь неточно. Корреспондент Быстров брал у меня интервью ночью, так как материал планировался наутро. Я заметил искажение моих мыслей, попросил поправить. Быстров обещал, но материал отложили, и он забыл. Забыл упомянуть о моём сообщении, что на «шведской версии» настаивали Председатель Верховного суда СССР и Главная военная прокуратура. Саблин же мне так говорил «Я бы мог уйти на Готланд за час… Шёл же на норд-вест, потому что справа по курсу были мели». И ещё: «Бардак на флоте проявился даже в том, как нас задерживали. Достаточно было бы закрыть боковые ворота в устье Даугавы». Самолёты и в самом деле сразу «Сторожевой» в море не нашли. Обстреляли поначалу какое-то судно.

…Вообще следствие по делу Саблина было несложным. Я гарантировал ему объективность, и все листы протоколов он подписал. Практически он ничего не скрывал… Никаких очных ставок не проводил — не было противоречивых показаний. Его приносили из изолятора на носилках. Сначала ходил на костылях. Потом, по рекомендации врачей, его стали приносить на носилках. Вот там, в коридоре, — железная дверь лифта. Кабинет рядом, нести недалеко…

Да… Располагался в кресле полулёжа-полусидя, чтобы не тревожить раненую ногу. Пили чай и говорили не только о том, кто за кем гонялся на корабле. Он был интересный собеседник. Я порой заслушивался. Начальник даже подтрунивал: «Смотри, он и тебя разагитирует». Ну, мне-то что, а вот генералу армии Епишеву, начальнику тогдашнего Главпура, спорить с ним трудновато было. Тот прилетел ещё в Ригу по горячим следам. В окружении политических генералов… Посмотреть на балтийского Шмидта.

«Ну что тебе, сынок, не хватало?! Чем тебя советская власть обидела?» Саблин отвечал. И — как козырями — ленинскими цитатами крыл Епишев ему так, а он: «А вот Ленин иначе думал!» И номер тома, страницу…

Епишев в шоке. Другие подходили, диспут продолжался в том же духе… Запас сведений и фактов по всяким ЧП и безобразиям у него огромный был. Умел расспрашивать матросов, возвращавшихся из отпусков.

По правилам ведения протокола требовалось крамольные мысли записывать в сослагательном наклонении: «Подследственный такой-то заявил, что в СССР якобы нет демократии». Боялись даже такой, «протокольной», пропаганды. А он — открытым текстом, в полный голос…

Хорошо держался. Иногда производил впечатление фанатика. Слишком твёрд. Кстати, психиатрическую экспертизу не проводили… Меня же настораживало то, что он верил в своё изначальное предназначение. Подчёркивал, что он в этой роли не случаен, что в прошлом веке был такой народоволец, участник покушения на Александра II, Николай Саблин. Застрелился в тридцать два года при аресте. И у Ленина одним из псевдонимов была фамилия Саблин.

Что ещё?.. Пограничные катера пёред бомбёжкой ушли. Пробоины в борту были…

Дело Саблина заканчивал не я, а мой коллега. Меня срочно направили в Тбилиси по поводу взрывов там…

Уголовное дело сначала возбудили против четырнадцати человек. Но не хотели создавать перед очередным съездом КПСС видимость большой подпольной организации. Плохой сюрприз съезду. Поэтому судили только двоих: Саблина и Шеина.

Нет, я на суде не был. И «вышку» Саблину никак не ожидал. Даже расстроился, знаете ли… Есть в гибели Саблина своя загадка. Из самого последнего его письма видно, что и он никак не ожидал смертного приговора. Кем-то очень обнадёженный, он просил родителей прислать тёплые вещи и дорожные продукты. Это было в конце июля, а 3 августа — пуля в затылок.

Да, во все времена и на всех флотах захват военного корабля считался тягчайшим преступлением. Но в саблинском случае юристам было о чём поспорить: где провести границу между воинским преступлением и гражданским подвигом? Всё-таки мирное время, не война… Не было и тяжких последствий. Если пролилась кровь, то только самого Саблина…