Стефан Куртуа - Черная книга коммунизма

Некоторые данные помогают восстановить картину разыгравшегося в стране «красного террора». В одном только Пекине зарегистрировано 1700 смертей, в 33 600 квартирах произведены обыски и 84 тысячи «черных» высланы из города. 150 тысяч шанхайских квартир были конфискованы, реквизированы 32 тонны золотых изделий. В большом промышленном городе Ухань в провинции Хубэй 21 тысяча обысков сопровождалась избиениями, после которых 32 человека умерли, а 62 покончили с собой. В уезде Дасин к югу от столицы Китая за пять дней разгула хунвэйбинов, проводившегося в рамках мероприятий «культурной революции», было убито 325 «черных» — самой старшей жертве было восемьдесят с лишним лет, самой младшей — полтора месяца. Рассказывали, что один врач был замучен до смерти как «убийца красного», его обвинили в неправильном лечении больного, умершего от аллергического шока после инъекции пенициллина. «Расследование» деятельности руководящих работников, проводившееся милиционерами под видом хунвэйбинов, привело к новым жертвам. При «разбирательстве» в Министерстве госбезопасности пострадали 1200 сотрудников, 22 тысячи человек были допрошены и вскоре отправлены за решетку. Когда собирали досье на Лю Шаоци, около 60 % членов ЦК партии, почти никогда не собиравшихся вместе, и три четверти партсекретарей в провинциях были отставлены от дел и впоследствии арестованы. За все годы «культурной революции» лишением свободы было наказано от 3 до 4 миллионов членов партии (из общего числа 18 миллионов), 400 тысяч военных — хотя хунвэйбинам было запрещено трогать армию. В среде интеллигенции расправам подверглись 142 тысячи преподавателей, 53 тысячи научно-технических работников, 500 профессоров-медиков, 2600 писателей и других работников культуры подверглись преследованиям, были убиты или доведены до самоубийства. По обнародованным в 1978 году официальным данным, в Шанхае, где эти слои общества были особенно многочисленными, во время беззаконных кампаний «культурной революции» насильственной смертью погибли 10 тысяч человек.

Больше всего поражает та легкость, с которой молодое поколение, уже потрясшее все слои общества, обрушилось в конце 1966 — начале 1967 года именно на своих «крестных отцов» — высокое партийное руководство. Среди деятелей, «критиковавшихся» на огромных пекинских стадионах и замученных до смерти, — партийный секретарь Тяньцзиня, председатель городского совета Шанхая, которого привязали к трамвайной дрезине, волокли и избивали так, что он повторял только одну фразу тем, кто требовал от него самокритики: «лучше сдохнуть». Мы находим для этого только одно объяснение: все действия направлялись самим Мао и его ближайшим окружением. Роспуск 26 июля 1966 года учащихся всех учебных заведений, школ и университетов на шестимесячные каникулы, способствовал разгулу молодежи и пополнению рядов хунвэйбинов дополнительными 50 миллионами несовершеннолетних учащихся. Общество подверглось натиску армии бездельников, творивших насилие при полной безнаказанности. Если они убивали кого-то, в протоколе записывалось: «несчастный случай». Дикие и неуправляемые, поддерживаемые средствами массовой информации, они сметали на своем пути все!

(…) Наплававшись, мы возвращались с пляжа и уже входили в школьные ворота, как вдруг услышали крики и улюлюканье. Несколько наших товарищей бежали к нам, дико восклицая:

«Борьба! Начинается борьба!»

Я побежал на школьный двор и там на спортивной площадке перед новенькой трехэтажной школой увидел преподавателей, человек сорок-пятьдесят, построенных в шеренги. Их головы и лица были густо намазаны черными чернилами, так что они и вправду напоминали «черную шайку». На шее каждого висел плакат, надписи были разные: «ученый реакционер такой-то», «классовый враг такой-то», «вставший на капиталистический путь такой-то», «такой-то глава злостной банды», — словом, все они повторяли газетные формулировки. Каждую надпись перечеркивал красный крест, и это делало людей похожими на заключенных-смертников, ожидающих исполнения приговора. На головах у всех были «дурацкие» колпаки, и на них — крупными печатными буквами — те же надписи. За спину каждому привязали грязную щетку, метелку и ботинки.

На шее висело ведро, полное камней. Л увидел нашего директора, его ведро было такое тяжелое, что металлическая ручка глубоко врезалась в кожу, он шатался. Все шли по площадке босиком, били в металлические гонги, кастрюли и кричали:

«А бандит такой-то!»

Потом все упали на колени и стали умолять Мао Цзэдуна «простить им их преступления». Зрелище оглушило меня, и я побледнел, а наши девочки попадали в обморок.

Потом начались побои и издевательства. Такого я прежде никогда не видел. Их заставляли есть помои и насекомых, пытали электрическим током, ставили на колени на битое стекло, делали им «ласточку», подвешивая за связанные руки и ноги.

Самые жестокосердные школьники первыми схватили палки и стали избивать преподавателей. Ребята были из семей партработников и военных, принадлежали к «пяти красным категориям», в эти же категории входили дети рабочих, бедняков, середняков и дети мучеников революции. (…) Те ребята с палками всегда были грубыми и жестокими, важничали перед остальными, они привыкли пользоваться положением родителей и задирали одноклассников, а учились так плохо, что их едва не выгоняли из школы. Потому-то, видно, они и отыгрывались на преподавателях. Возбуждаемые провокаторами, другие ученики вопили: «Бейте их!» — и набрасывались на преподавателей, размахивая кулаками и ударяя ногами.

Младшие ученики стояли молча, но стоило только начаться этому надругательству над людьми, как и они, обязанные поддерживать зачинщиков, начали громко кричать, поднимая кулаки (…).

В этот день самым жестоким ударом стала для меня смерть моего доброго учителя Чэн Кутеха, его я уважал и любил больше остальных. (…)

Учителю Чэну было за шестьдесят, и у него часто поднималось артериальное давление. Его вывели на площадку около полудня, и он простоял под палящим солнцем больше двух часов, а потом его еще заставили вместе с другими ходить взад и вперед с ведром и плакатом и бить в барабан. После этого они поволокли его на второй этаж школы, затем спустили на первый, потом опять затащили наверх, и на всем пути били его щетками и кулаками. На втором этаже его затащили в класс и стали избивать бамбуковыми палками. Я умолял их остановиться:

«Стойте! Это уж слишком!».

Несколько раз он терял сознание, мой несчастный учитель, но всякий раз ведро холодное воды приводило его в чувство. Он мог двигаться с большим трудом. Его ноги кровоточили от порею» и вонзившихся в кожу колючек. Но его дух еще не был сломлен.