Стефан Куртуа - Черная книга коммунизма

Например, мои работы и выступления 1987–1988 годов, частично и 1989 года были густо напичканы цитатами из Маркса и особенно из Ленина. Благо, что у Ленина можно найти сколько угодно взаимоисключающих высказываний и практически по любому принципиальному вопросу.

Можно ли было в те годы быть реформатором более радикальным? Нет, лобовой, таранный реформизм был бы немедленно остракизирован, изничтожен, изолирован в тюрьмах и лагерях. Главное в то время — обеспечить максимально возможный доступ людей к объективной информации. Выше я говорил об «информационной автаркии». Режим всячески оберегал ее, ибо 70 лет вел против своих подданных перманентную гражданскую войну всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Горбачеву и его сподвижникам удалось сначала смикшировать, а потом и закончить эту проклятую войну.

Лично я считаю, что завершение 70-летней гражданской войны в России, развязанной Лениным и унесшей десятки миллионов жизней наших соотечественников, — главная заслуга команды Горбачева перед историей, основной итог перестройки. Холодная война тоже была завершена, ее знаковым символом стал вывод советских войск из Афганистана.

В августе 1991 года путчисты во главе с руководством КПСС, КГБ и армии попытались возобновить эту войну, но были разгромлены.

Когда нынешние аналитики пишут о перестройке, неважно, поддерживая ее или критикуя, они обходят стороной суть явления, а именно то, что новый политический курс означал исторический поворот от революции к эволюции, т. е. переход к социал-реформизму. Страна практически встала на путь социал-демократического развития. На официальном партийном уровне в начале перестройки это упорно отрицалось, в том числе и мною (иначе и быть не могло), но в жизни восторжествовала именно политика реформизма.

Когда я говорю о российской специфике социал-демократизма, то имею в виду конкретную логику демократических перемен в условиях сохранения тоталитарной основы государства, его стержня — партии.

Опора любого тоталитаризма — в его догмах, охраняемых силой. Именно так было у нас. Но взметнувшаяся гласность заговорила о других возможных вариантах общественного развития. Однако политическая зашоренность была столь непроницаемой, что накопившиеся вопросы бытия, диктуемые самой жизнью, предпринимательство, фермерство, частная собственность, многопартийность и многое другое — в то время были еще опасным ревизионизмом, ересью. Контекст времени был совершенно иным.

Но сколько же сегодня замелькало храбрецов, у которых, оказывается, были свои планы «борьбы и свершений», но вот что-то мешало им бесстрашно ринуться в бой, преодолев в одночасье летаргический сон и озноб страха.

Впрочем, от курьезов и капризов индивидуального и общественного сознания никуда не денешься, равно как от политических и нравственных спекуляций. По инерции мы продолжаем измерять все новое критериями прошлого, а прошлое — критериями нынешних дней, стараясь выглядеть как можно современнее: «Я думал иначе, я бы и сделал не так». Ох уж эта шкодливая смелость тех, кто смотрит на драку со стороны, из-за угла и всегда готов прислониться к победителю и в очередной раз облизать его.

Как было тогда, поначалу?

В принципе, доперестроечное общество могло бы жить и дальше на базе организованной преступности в размерах государства. И существовать так годы, десятилетия и дольше, прикрываясь привычными мифами. Эволюция в подобном направлении у нас зашла очень далеко. Демонтаж сталинизма — лишь самый наружный слой прогнившей луковицы, дальше ленинизм — сплошная гниль.

Нас, реформаторов 1985 года, никто не гнал с вершины власти. По Красной площади носили наши портреты, демонстранты пели песни и рукоплескали. Можно было по-андроповски взять лопату и почистить конюшню, несколько ослабить политические репрессии, встать на путь управляемой демократии, «просвещенной диктатуры» и т. д. Хватило бы еще инерции лет на 15–20.

Перестройка избрала «мягкий вариант». Стержнем перестроечно-реформаторских начинаний было стремление облагородить социализм, придать ему человеческий облик. Рычагом перемен оставалась КПСС. Если взять Политбюро того состава, с благословения которого и пошла перестройка, то при всех различиях в возрасте, характере, образовании, опыте жизни, личных наклонностях, темпераменте и прочем все, хотя и в неодинаковой степени, понимали необходимость реформ, но в рамках существующей системы.

При этом, как и в прошлом, не принимался в расчет тот факт, что Ленину и Сталину удалось создать на обломках крепостничества и незавершенной промышленной революции уникальную систему лжи и насилия, уникальную потому, что она органически отторгала любые посягательства на свои устои, причем даже в тех случаях, когда сами «вожди» делали попытки несколько поправить ход вещей. Никита Хрущев поднял руку на Иосифа Джугашвили и его репрессивную политику, однако система быстро пришла в себя и ответила новым насилием — преследованием инакомыслия, агрессиями в Восточной Европе, расстрелом новочеркасских рабочих. Алексей Косыгин пытался внести в экономику элементы динамики, но система отторгла это новшество и, исчерпав прежние силовые возможности развития, ответила застоем. Михаил Горбачев встал на путь практических реформ, однако система до сих пор огрызается, цепляясь за любую возможность возродиться. Мы видим, какое бешеное сопротивление оказывают большевики курсу Бориса Ельцина.

В 1985 году Политбюро, еще не отказавшись от революционной риторики, но признав реформы неизбежными, оказалось не в состоянии понять, что тоталитарный способ правления может переварить лишь частичные реформы, он согласится с побелкой грязных стен, но не допустит их слома. Годы перестройки подтвердили, что далеко не всем нужны демократия, рынок, частная собственность, военная и аграрная реформы, реформа судебной системы и реальное самоуправление.

Они чуждыстарому партийному и государственному аппарату, вся власть и само положение которых обеспечивались как раз за счет отсутствия этих обязательных составляющих демократического общества.

Они чуждытем высшим командным структурам армии, КГБ, правоохранения, что сами составляли не только часть этого аппарата, но его сердцевину, и одновременно были сторожевой вышкой всеобщей казармы.

Они чуждывсему люмпенизированному, что есть в нашем обществе, во всех его слоях без исключения: от люмпен-пролетариев до люмпен-начальников.

Онии сегодня чуждытем внешне вроде бы новым, а по сути более чем старым силам, которые смысл обновления усматривают лишь в собственном утверждении в креслах, должностях, полномочиях, в привилегиях и возможностях, ранее принадлежавших другим.