Шломо Занд - Кто и как изобрел Страну Израиля

И в этой коллективной публикации, и в других статьях и книгах легко усматривается основной тезис традиционного раввинистического иудаизма: сионизм — это перенос персональной секулярной ассимиляции в плоскость коллективной национальной ассимиляции. В сионизме земля заменяет Тору, а абсолютное преклонение перед будущим государством — неразрывную связь с богом. В этом аспекте еврейский национализм представляет для иудаизма большую опасность, чем персональная ассимиляция, даже большую, чем «презренная» религиозная реформа. В обоих последних случаях есть надежда на возвращение ушедших от иудаизма евреев, в случае с сионизмом дороги назад уже нет.

Глубокие опасения, которые пробудила у традиционного иудаизма мощь национальной идеи, оказались в конечном счете оправданными. Сионизм при устрашающей поддержке «духа истории» разгромил иудаизм, и значительная часть еврейства, та, что уцелела во время Холокоста, согласилась после Второй мировой войны с тем, что «победителей не судят», попросту, приняла государство, называвшееся еврейским, находящееся в Святой земле и ставшее ее (этой части еврейства) национальной родиной. За вычетом крошечной группы евреев, живших в Иерусалиме, и крупных нью-йоркских хасидских дворов, большинство верующих иудеев превратились в той или иной степени в сторонников новой национальной идентичности, причем некоторые из них — в чрезвычайно агрессивных проводников национализма. Именно в этих кругах, как, впрочем, и среди секулярных правых экстремистов, человек, вернее сказать, народ, стал всемогущим и занял место бога, как только тот начал проявлять признаки слабости.

«Вайоэль Моше», чрезвычайно важная книга, написанная раввином Йоэлем Тейтельбаумом, «адмором» сатмарских хасидов, может считаться завершающим аккордом и впечатляющим теоретическим суммированием долгого противодействия съеживающегося традиционного иудаизма протосионизму и сионизму [467]. Это сочинение, первая часть которого написана в 50-е годы предыдущего столетия, содержит не так уж много новых идей, однако оно удачно напоминает забытое и возвращает ему жизненные силы. Оно снова поднимает на щит три талмудические клятвы. Коллективная эмиграция в Святую землю запрещена вплоть до окончательного избавления. Библейская земля никогда не была национальной территорией — категорически запрещено жить в ней, не исполняя тщательнейшим образом относящиеся к ней напрямую заповеди. Иврит — священный язык, предназначенный лишь для молитвы и талмудических дискурсов; запрещено превращать его в секулярный язык бизнеса, оскорблений и проклятий. Следуя логике Тейтельбаума, резонно добавить — и военных команд.

До зарождения в конце XIX века сионистского движения очень немногим евреям могло прийти в голову, что Святая земля была в прошлом или может стать в будущем национальной еврейской территорией. Сионизм проигнорировал традицию, заповеди и мнение раввинов и открыто заговорил от имени тех, кто категорически его — сионизм — отверг и даже публично выразил отвращение к нему. Разумеется, это не первый в истории акт «замещения»: точь-в-точь как якобинцы с абсолютной убежденностью говорили от имени еще толком не существовавшего французского народа, точь-в-точь как большевики подменили собой только начавший формироваться в Российской империи пролетариат, сионисты имплантировали выдуманную ими родину в тело иудаизма и объявили себя продолжателями дела последнего — как будто кто-то назначил их его полноправными и аутентичными представителями [468].

Сионистская революция сумела, в конечном счете, «национализировать» подавляющую часть иудейского религиозного дискурса. С определенного момента Святая земля стала территорией с более или менее определенными границами, являющейся собственностью «вечного» народа. В двух словах: в XX веке она начала наконец превращаться в «Эрец Исраэль».

Выводы Герцля, касающиеся положения евреев Центральной и Восточной Европы, были куда точнее и глубже выводов всех его противников; именно в этом кроется причина долгосрочного успеха его концепции. Традиционалисты, реформисты, автономисты, социалисты и либералы не сумели вовремя осознать хрупкий и агрессивный характер местного национализма, а следовательно, не опознали страшную угрозу жизни евреев на этих территориях. Оглядываясь назад, мы осознаем, что авантюристический выбор, сделанный миллионами нищих, бездомных людей, массово покидавших старую, становящуюся опасной Восточную Европу и перебиравшихся на американский континент, был куда более практичным, нежели «осторожный» выбор тех, кто предпочел остаться на давно насиженных местах. Преждевременно говорить о том, являлись ли действия тех, кто категорически предпочел Америку Палестине, более здравыми, чем действия сионистов. В любом случае, эмиграция на Запад спасла миллионы. К сожалению, этого нельзя сказать о сионистском проекте [469].

Впрочем, если «диагноз» Герцля и был точным, предложенная им терапия включала весьма проблематичные рецепты: они чрезвычайно напоминали бурлившую в европейских головах идеологическую взрывчатку, на которой основывалась новейшая враждебность к евреям [470]. Мифы, в которые была обернута сионистская идея, — как касающиеся определения «границ» воображаемой еврейской нации, так и относящиеся к территории, которая будет ей принадлежать, — должны были «этнически» изолировать евреев от других народов, передав им попутно землю, на которой жили и кормились другие люди.

Сам Герцль, был, вероятно, не столь уж склонен к этноцентризму и, говоря по справедливости, являлся меньшим «сионистом» нежели другие лидеры молодого движения. В отличие от большинства из них, он не считал всерьез, что евреи представляют собой особый народ-расу [471]; в отличие от большинства членов движения, он не придавал слишком большого значения Палестине как территориальной цели. Главным тезисом его концептуальной программы было немедленное создание коллективного национального убежища для преследуемых беспомощных евреев. В своем произведении «Еврейское государство» он писал: «Что мы выберем — Палестину или Аргентину? Союз выберет ту страну, которую сможет выбрать, и на которую согласится большинство нашего народа» [472]. В самом деле, в ходе «дискуссии об Уганде» на Шестом сионистском конгрессе Герцль буквально вынудил своих товарищей принять британское предложение о колонизации земель в Восточной Африке.

Впрочем, будучи разумным политиком, он понимал, что абсолютно невозможно прорваться на восточноевропейскую еврейскую улицу без того, чтобы прочно спаять традицию с политической фантазией. Чтобы создать устойчивый и правдоподобный миф, необходимо залить в его фундамент кубометры «древних» образов. При этом позволительно, даже необходимо перерисовать их заново, в «правильном» духе; тем не менее в качестве стартовой опоры «древности» незаменимы. Процессы такого рода сопровождали «конструирование» национальной памяти большинства людских коллективов в современную эпоху.