Шон Макглинн - Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне

Во времена бедствий и отчаяния люди обращались за помощью к высшим силам. Неудивительно, что в бурном XIV столетии наблюдается резкое увеличение чудодейственных вмешательств извне, дававших богатый материал для крупных исследований этого феномена. Заслуживает отдельного внимания книга Майкла Гудиша « Жестокость и чудо в XIV столетии » / Violence and Miracle in the Fourteenth Century (1995). Автор отмечает, как « во времена страха, страданий и бедствий простодушный и невинный проситель взывает к божественной помощи от тягот жестокого и несправедливого мира ». Несправедливо обвиненный в убийстве в 1323 году, некий Бернардо Нуктии твердо поклялся, что не причинял никакого вреда Николасу Толентино; ему удалось благополучно скрыться, хотя его охраняли семь стражников. В городе Ди в 1390 г. перед казнью лестница у эшафота проломилась, лошади в панике разбежались; дело осужденного было рассмотрено вторично, и потом его отпустили на свободу. В 1384 году в Лансберге толпа из трехсот зрителей наблюдала за тем, как фальшивомонетчик дает священную клятву перед предстоящим повешением на мосту; он упал в воду, но, несмотря на связанные руки и ноги, смог выбраться. Подобная же история записана в Шатенефе в 1395 году, где связанная по рукам и ногам детоубийца была приговорена к утоплению в реке; однако руки ее каким-то невероятным образом освободились от пут, и женщина выбралась на берег. Чаще, однако, вмешательство святых даровало столь чудесное избавление действительно не виновным в том или ином преступлении.

Но небесная помощь не была всеобъемлющей. Так, в 1369 году во французском Лe Мансе некий Гийом Бретон чудесным образом выжил, хотя его несколько раз пытались повесить. При каждой попытке веревка рвалась, и Гийом с большой высоты падал вниз. Это было воспринято как помощь свыше, его увели с эшафота и отправили на повозке обратно в тюрьму. На обратном пути повозка перевернулась, и Гийом получил тяжелые увечья; в результате он потом умер в камере. Причиной смерти врач назвал травмы, полученные при падениях с эшафота и после крушения повозки.

Как видите, до сих пор мы рассматривали насилие в средневековом обществе без акцента на войны. Это облегчает последующее рассмотрение жестокостей и зверств военного времени, которые сегодня мы относим к военным преступлениям. Мы видим, что даже в относительно спокойные времена общество сталкивалось с насилием в самой жестокой форме, которое самим же обществом и поощрялось. Пытки редко проводились публично, разве что в тех случаях, когда они предшествовали казни, чтобы продлить процесс убийства и довести до крайности смертельные агонии осужденного (как бы предвосхищая выпущенный в 1701 г. в Лондоне жестокий памфлет под названием «Повешение — еще не наказание» / Hanging Not Punishment Enough ). Пытка в основном широко применялась в качестве одной из процедур судебного разбирательства. Уровень насилия в геометрической прогрессии возрастал в периоды войн, не на конкретном поле брани, а везде, где проходили войска. Уровень жестоких преступлений увеличивался и сразу по окончании войн — такая особенность отмечена в разные эпохи: неважно, касается ли это английских солдат, возвращающихся домой после поражения во Франции в конце Столетней войны в начале 1450-х гг., или мы говорим об английских же солдатах после войн Вильгельма III Оранского и королевы Анны 250 лет спустя. Война не просто обеспечивает своеобразную ширму для преступных действий солдат; она дает такую возможность всем, а не только людям с низменными побуждениями. Во время шотландских набегов в Северную Англию в начале XIV века было украдено значительное количество домашнего скота и зерна. При натуральном хозяйстве даже в лучшие времена потеря вола или лошади ложилась на крестьян тяжким бременем. Неудивительно, что эти набеги « не просто подталкивали людей к тому, чтобы воспользоваться разрухой и ради выживания заняться преступной деятельностью; они стимулировали, поощряли тех, кто был насильственно лишен скота и пищевых продуктов, и тех, у кого был сожжен весь урожай ».

Военная ситуация усугубляла положение хрупких элементов общества, оставляя их один на один со средой, в которой нормы права практически не соблюдались. И в мирные времена жестокость и насилие были широко распространены; но периоды спокойствия даже близко нельзя сравнивать с военным временем, когда масштабы совершаемых зверств увеличивались в разы.

Во главе средневековой системы правосудия и правительства стоял король. В его руках была сосредоточена высшая власть: он обладал правом объявлять войну или мир, мог казнить или даровать жизнь подчиненным — от низших до высших сословий. Ожидалось, что король всегда готов обнажить меч ради защиты народа от преступников и врагов. Он был первым из рыцарей и главным судьей при разрешении любых споров; и в той и в другой ипостаси он обладал высшим государственным правом даровать или отнимать жизнь. Он был воином, судьей и палачом.

Мир в королевстве являлся его, короля, миром. Суровость монарха восхваляли, если она проявлялась ради спасения и безопасности королевства. Подобно нынешним или любым другим временам, когда возникало ощущение, что общество трещит по швам, средневековый народ оглядывался назад, в более, с его точки зрения, законопослушные времена, «золотой» век, когда правитель ревностно оберегал традиции и воздавал справедливую кару нарушителям закона. Его военный героизм был под стать законодательным и судебным способностям, и поэтому король не только являлся главой судебно-правовой системы, но и главнокомандующим армии. Эти две составляющих — юридическая и военная — сочетались еще и с третьей: признанием власти духовенства, то есть с верой в святость власти короля. Считалось (причем не только в эпоху Средневековья), что правитель унаследовал свою мирскую власть от самого Бога, поэтому правит по божественному праву. Его священная обязанность заключалась в соблюдении законности, поддержании мира и защите народа от смертельных врагов. Нарушение упомянутого королевского мира, т. е. нормального общественного уклада, являлось злодеянием против народа, короля и Бога; и уделом монарха было предотвращение подобных отклонений от естественного порядка вещей, а также борьба с ними. Таким образом, обязанности короля обращались не только к народу, но и к самому Богу. Такая божественная иерархия усиливала власть монарха как в политическом, так и в мистическом смысле, причем последнее включало в себя якобы и чудодейственные целительные способности. Первые строки королевского письма или послания напоминали всем и каждому в отдельности, что монарх является королем « по милости божьей ». Это отнюдь не пустое утверждение, в нем содержится заявление о неограниченной власти, при этом Бог являлся основным источником королевской власти. Что бы ни делал король, он имел на это право во имя Бога.