Шон Макглинн - Узаконенная жестокость: Правда о средневековой войне

Не менее важно и то, что зверства, описанные средневековыми хронистами, не являлись просто выплесками монашеских гиперболизаций, замешанных на религиозном символизме. Скорее (несмотря на несомненные преувеличения при описании многих эпизодов), они отражают суровую реальность и брутальность средневековых методов ведения войны, которым следовали виднейшие представители «благородного» рыцарства. Ради достижения своих целей они могли пойти на любые меры, сколько бы при этом крови ни пролилось.

Когда я только завершил работу над книгой, то прочитал очерк Джорджа Оруэлла. В своих воспоминаниях о Гражданской войне в Испании в 1930-х годах он с присущими ему блеском и проницательностью описывает события конфликта, изобилующие фактами зверств и жестокости. Его заметки послужили эпиграфом к книге, они превосходно резюмируют мои выводы.

Шон Макглинн,

Октябрь 2007

12 февраля 2002 года Карла дель Понте, прокурор Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, обвинила Слободана Милошевича, бывшего лидера Сербии, в «средневековой жестокости», проявленной в кровавой драме, которая охватила республики бывшей Югославии в 1990-х гг. По мере того как все мы в течение почти целого десятилетия смотрели тревожные телевизионные репортажи об этой войне (а заодно еще стали свидетелями геноцида в Руанде), я был поражен тем, насколько же все-таки мало с течением времени изменилась сама война. У меня часто вызывало сомнение распространенное мнение о том, что в начальные века истории современной Европы произошла революция в военном деле. Охотнее я бы принял мысль, что поворотным пунктом в ведении военных действий стала промышленная революция конца XX столетия. И все же в бывшей Югославии мы стали свидетелями таких эпизодов, которые гораздо лучше подошли бы для страниц средневековых хроник. Например, при осаде Сараево сербы использовали обезьян для доставки боеприпасов и продовольствия войскам, засевшим в холмистой местности вокруг города. С этих высот осаждающие обстреливали ракетами преимущественно мирное население. Сельская местность подвергалась настоящему разорению. На всем своем кровавом пути солдаты жгли, убивали, грабили и насиловали; на местах стертых с лица земли деревень клубился черный дым, толпы беженцев целыми семьями покидали родные места после жестоких этнических чисток. Нередкими были случаи массовой резни. Например, в Сребренице зверскому уничтожению подверглись тысячи мусульманских мальчиков и мужчин. [1] Подобная однобокая трактовка событий в Югославии весьма характерна для западноевропейского менталитета. Получается, что сербские националисты — само исчадие ада, а другая сторона (косовары) — совершенно невинные жертвы. На самом деле косовары-националисты творили не менее кровавые и гнусные жестокости, чем сербские националисты. — Прим. ред.

Проводимые параллели просто поразительны: кажется, что за истекшие столетия война сама по себе совершенно не изменилась. Большинство средневековых хроник и летописей создавалось монахами и другими священнослужителями. Естественно, преследуя собственные интересы, они преувеличивали и без того прискорбное состояние дел, не так ли? Служители Бога молились о мире в упорядоченных королевствах, а война и анархия представляли собой Божий суд и наказание для грешников, отклонившихся от праведного пути. Если выразиться более цинично, война в их глазах была дорогим предприятием: в войска требовалось не только поставлять людей, но и снабжать их деньгами и продовольствием, обеспечивать транспортом (лошадьми, повозками и прочим). Церкви и монастыри всегда служили заманчивой целью для мародеров. Но что могли священники, уединившиеся, замкнувшиеся от остального мира в своих обителях, знать о нелегком военном ремесле? (На самом деле немало, как мы вскоре увидим.) Свое время, по мнению некоторых ученых, они проводили в религиозных песнопениях, охваченные горем и стенаниями; корпели над манускриптами, украшенными изумительными миниатюрами, тексты которых писались скромными, зачастую истеричными людьми, клириками, склонными к преувеличениям.

Такое восприятие — редкая форма извращенного хроноцентризма. Если в конце XX века и начале XXI века мы наблюдаем и пишем с известным нравственным негодованием о творящихся в эпоху Средневековья ужасах, которые потрясли нас до глубины души, то почему эти ужасы должны были вызывать какую-то другую реакцию у людей того времени? Да, жизнь тогда была более трудной и жестокой — чума, другие эпидемии и болезни, всеобщая антисанитария и голод делали смерть вполне обыденным явлением. Но это вовсе не обеспечивало европейскому населению какой-то особый иммунитет к страданиям, и людям того времени случайные либо намеренные проявления насилия и жестокости причиняли отнюдь не меньшие переживания. Предположить иное — значит утверждать, что последующие поколения лучше предыдущих, в них больше сострадания, они цивилизованнее и гуманнее. Подобная приверженность ко всему новому привела к тому нелепому представлению, которое долгое время господствовало в ученых кругах, но, в конце концов, было опровергнуто научными исследованиями и здравым смыслом. Оно заключалось в том, что вплоть до начала Нового времени родители не поддерживали таких прочных эмоциональных связей со своими детьми, как сейчас. В качестве рационального объяснения подобного вздора служило то, что нищета, болезни, голод и высокая детская смертность вынуждали родителей подавлять привязанность к своим отпрыскам, поскольку глубокие эмоциональные переживания могли оказаться в итоге безрезультатными. Иными словами, получается, что детей любили меньше, потому что родители не могли позволить себе муки частых потерь. Но такой подход совершенно противоречит человеческой природе. Аналогичным образом нам не следует притуплять или смягчать приведенные в данной книге факты жестокости и изуверств, руководствуясь тем, что по прошествии стольких веков, т. е. за давностью лет, они уже таковыми не выглядят. Смерть не подчиняется законам спроса и предложения, даже на переполненном рынке она не девальвируется. Когда мы говорим о страхе средневековых воинов перед лицом смертельной опасности, то можете не сомневаться: этот страх был не менее реальным, чем сегодня.