Мария Сергеенко - Жизнь древнего Рима

Плиний писал, что ястреб, которого называли «эгифом» и у которого одна нога была короче другой, «был благоприятнейшим знамением в брачных делах» (x. 21).

На саркофагах с изображением брачной церемонии жених часто держит в руках контракт, только не в виде табличек, а в виде свитка.

Моммсен объяснял эту формулу таким образом: невеста торжественно заявляет о своем вхождении в род мужа, принимая его родовое имя. «Гай» — это здесь не имя собственное, а родовое, каким и было в старину (röm. forsch. i. 11 сл.). Плутарх толковал ее по-другому: «…где ты господин и хозяин, там и я госпожа и хозяйка» (quest. rom. 30).

Катон оставил рецепт их; судя по щедрости, с которой он отпускал на них продукты, это были пирожные действительно для торжественных случаев: модий самой лучшей муки замешивался на молодом вине (mustum); в тесто клали два фунта свиного жира и фунт творогу, кусочки коры с лавровых веточек и пекли на лавровых листьях (de agr. 121).

Название это происходит не от этрусского города Фесцении, как думали раньше, а от fascinum — phallus, которому приписывалась большая магическая сила, отвращающая колдовство и злые силы (porph. ad hor. epod. 8. 18). Припевом к ним служило восклицание «talasse!», смысл которого не был вполне ясен и современникам. Обычно его производят от имени рано забытого италийского божества Таласса, или Талассиона; Мерклин полагал, что это прозвище бога Конса, на празднике которого были похищены сабинянки (ind. schol. dorpat., 1860. С. 13). Древние ставили его в связь с talaros — «корзинка для пряжи» и видели в этом слове указание на будущую работу хозяйки в доме.

В некоторых местах Франции молодых осыпали орехами, иногда даже в церкви. Осыпание зерном при старых деревенских свадьбах у нас имело такое же значение.

«Мы женимся, чтобы иметь законных детей и верного сторожа нашего домашнего имущества» (dem. in neaer. 122; то же у Аристотеля: ethic. nicom. viii. 14. p. 1162), ср. слова юриста Модестина (dig. xxiii. 2): «consortium omnis vitae, individuae vitae consuetudo». «Я вышла за тебя замуж, — говорит Порция Бруту, — не только чтобы спать и есть с тобой, как гетера, но чтобы делить с тобой и радость, и горе» (plut. brut. 13).

Вот некоторые примеры надписей (из «carmina latina epigraphica»):

455: «Виргинии Марий Виталий супруг, центурион легиона… жили 36 лет, безупречная перед мужем, на редкость послушная, жившая с одним мужем» («solo contenta marito», — II в. н. э.).

548: Авфидия Северина «целомудренная, трезвенная, не прелюбодейка, простая и благожелательная, преданная одному своему мужу, не знавшая других».

597: «я, Марцеллина, была очень любима своим мужем… единственным супругом моим был Элий».

652: «ты соединена была со мной целомудренным союзом… ты сочла меня единственного достойным… и все одобряют, что все доброе ты сохранила для единственного мужа» (368 г. н. э.).

643, 5: «довольна одним мужем».

736, 3: «чистая, целомудренная, пристойная, преданная одному мужу».

968: «жила, довольная одним мужем».

1142: «Что возможно, было супругой исполнено верной. Ложе твое разделить не было прав никому».

1523: «получив одного мужа, сохранила я целомудрие и стыдливость». Ср. Plaut. Merc. — 824: «женщина, если она хорошая, довольна одним мужем» и Ter. Heaut. 392: «женщинам положено весь век свой проводить с одним мужем».

Послушание мужу считалось добродетелью; надписи ее нередко упоминают:

429: «мне приятно было нравиться мужу своим всегдашним послушанием».

455: Вергиния была «на редкость послушной» мужу.

476: «за послушание мужу заслужила… эту гробницу».

765: «целомудрие, верность, доброта, послушание» (перечислены качества доброй жены).

1140: «я была почтительна к мужу и послушна ему».

1604: «здесь покоится Энния Фруктуоза, дорогая супруга, достойная хвалы за свое прочное целомудрие и доброе послушание».

Надо сказать, что работа с надписями, посвященными памяти жен, по-настоящему проделана не была, не была прежде всего проведена классификация (насколько она возможна) по сословно-классовым признакам. Стоит, однако, отметить, что качества хорошей жены-аристократки (cil. vi. 1527) и жены скромного отпущенника совпадают. Муж, произнося похвальное слово над гробом жены (laudatio), называет ее «доброй хозяйкой, целомудренной, послушной, приветливой, уживчивой».

Семья, один из членов которой не был подобающим образом захоронен, должна была ежегодно приносить в качестве искупительной жертвы свинью — porca praecidanea: «Так как умерший не предан земле, то наследник обязан совершать жертву Матери-Земле и Церере, заколов свинью. Без этого семья считается нечистой» (var. y non. 163. 21). Ср. у Феста (250): «Та овца называлась предварительно зарезанной (praecidanea), которую убивали раньше других животных. Так же называлась свинья, которую приносил в жертву Церере тот, кто не совершил правильного погребения, т. е. не осыпал умершего землей». В обычай вошло воздвигать без вести пропавшим кенотафии (букв. «пустые могилы») и совершать символическое посыпание землей над этой пустой могилой.

Случалось (pl. xxxiii. 27), что у человека, находящегося в предсмертном забытье, тайком стаскивали с руки кольцо. Помимо ценности его как вещи, им можно было еще воспользоваться как печатью. Но что сниманье кольца входило в состав похоронных обрядов, это опровергается уже тем фактом, что множество колец найдено было именно в могилах.

Это был древний религиозный обычай, смысл которого в позднейшее время утратился. Объяснение Сервия, что громкое взывание по имени к мертвому имеет целью пробудить к жизни мнимоумершего (ad aen. vi. 218), является позднейшим домыслом. Ливий рассказывает, что взывали таким же образом к павшим на поле битвы в их родных домах (iv. 40. 3); когда тело Германика провозили по улицам италийских городов, его встречали такими же громкими обращениями к нему (tac. ann. iii. 2).

Профессия эта считалась для свободного человека зазорной; занимавшегося ею не допускали к городским магистратурам. В храм Либитины сообщали о каждом смертном случае, и здесь велась их регистрация (suet. nero, 39. 1).

При бальзамировании и погребении Поппеи (65 г. н. э.) Нерон, по словам Плиния, издержал столько ароматов, сколько Аравия не могла дать за целый год (xii. 83). При погребении Аннии Присциллы, жены Флавия Абасканта, отпущенника и секретаря Домициана, воздух наполнили благоуханием дары Аравии и Киликии, Индии и земли сабеев — шафран, мирра и бальзам Иерихона (stat. silvae, v. l. 210–212).

Нет оснований сомневаться, что триумфаторов хоронили в той одежде, которую они надевали во время триумфального шествия. По всей вероятности, tunica palmata и toga picta, в которые облекали покойника, были копиями, дублетами подлинной одежды триумфатора, хранившейся в храме на Капитолии: она была храмовой собственностью. Дорогие, шитые золотом одежды часто находили в гробницах; упоминаются они и в текстах. «Тела умерших, умастив ароматами и завернув в дорогие одежды, предают земле» (lactant. ii. 14. 9). «Зачем заворачиваете вы своих мертвецов в одежды, расшитые золотом?» (hieronym. de vita pauli erimit. 17). Цензора хоронили в пурпурной тоге.