Ганс Дельбрюк - История военного искусства

Таким образом, политика союза натолкнулась на то же препятствие, о котором мы уже узнали: военная мощь, так же как и стремление к войне и завоеваниям, имеется здесь налицо, но не проявляется в действии из-за соперничества кантонов между собой. Лесные кантоны считали, что путь к славе и трофеям ведет черед Сен-Готард в Италию. В Берне же господствовало мнение, что наступление следует направлять на запад, чтобы захватить Юру и Ваадт, которые принадлежали союзнице Бургундии - Савойе. Но завоевательные планы Берна никогда не увлекли бы другие кантоны, если бы им на помощь не пришло золото Людовика XI.

Государственные мужи, стоявшие у кормила правления в Берне, сами также служили по найму у французов; но между французскими деньгами и политическим образом мыслей Берна было настолько полное соответствие, что нельзя просто сказать, что Берн продался французскому королю. Что касается остальных 7 кантонов, то не подлежит никакому сомнению, что они просто подчинились руководству Берна и французским деньгам, когда обратили свое оружие против Бургундии.

Итак, что бы мы ни считали решающим моментом: завоевательные планы Берна, или принципиальную борьбу с возраставшим могуществом соседней Бургундии или, наконец, деньги Людовика XI, который купил как влиятельных политических деятелей лично, так и целые кантоны, - все равно речь здесь идет не об освободительной или даже оборонительной войне, а о предпринятой швейцарцами наступательной войне. Такого рода политический характер войны имел громадное влияние на, ее стратегию и поэтому должен быть рассмотрев несколько подробнее.

Война протекала совершенно иначе, чем это представляли себе швейцарцы. В то время как при объявлении войны они прямо подчеркивали свою роль не как "главной" воюющей стороны, а только лишь союзников Германской империи, дома Габсбургов, "Нижнерейнского союза" и короля французского и предполагали вести безопасную и выгодную для себя второстепенную войну, им скоро пришлось узнать, что как император Фридрих III, так и король французский заключили мир с бургундским герцогом и последний, пылая жаждой мести, обратился против них же.

Война, возникшая таким образом, не только имеет исключительное значение в политической и военной истории, но представляет в то же время значительный интерес с точки зрения методологии истории и народной психологии. О ней наряду с современными ей источниками имеется написанная 2-3 поколениями позже запись реформатора Буллингера, которая воспроизводит народную традицию об этой войне. Я впервые опубликовал в моих "Персидских и Бургундских войнах" эту часть до сих пор не напечатанного исторического труда Буллингера не потому, чтобы в ней можно было почерпнуть какие-либо до сих пор неизвестные нам данные о ходе событий, но потому, что эти рассказы служат чрезвычайно поучительной параллелью к рассказам Геродота о персидских войнах: нигде нельзя установить столько внешнего сходства, чтобы явилось подозрение в подражании, но черта за чертой проявляется совершенно та же работа фантазии; здесь мы находим даже беседу изгнанного спартанского царя Демарата с персидским царем перед Фермопилами: Карл Смелый заставил одного пленного, швейцарского полковника Брандольфа фон Штейна, изложить ему образ действий швейцарцев, полковник своими объяснениями вызвал удивление и ужас герцога. По этим рассказам Буллингера можно и должно учиться, настолько критически следует подходить к народным преданиям в таком роде, как у Геродота.

ЛИТЕРАТУРА

Незадолго до того, как я в первый раз исследовал политические взаимоотношения швейцарцев и Карла Смелого в моих "Персидских и бургундских войнах" (1887 г.), появилось исследование Генриха Витте (Heinrich Witte), Zur Geschichte der Entstehung der Burgunderkriege (Программа Гагенау 1885), которое до меня дошло настолько поздно, что я не мог его использовать. Тот же ученый в "Zeitschrift fer die Geschichte des OberrheinsV. 45, 47, 49 (1891, 1893, 1895) опубликовал ряд своих дальнейших исследований по этому вопросу, чрезвычайно ценных благодаря тщательному привлечению и сравнению как архивных, так и напечатанных источников. Но при всей акрибии исследования они не лишены некоторого пристрастия - положительного отношения к швейцарцам как к "германцам" и отрицательного к бургундцам как к "французам", и я поэтому не мог найти в них основания, чтобы видоизменить взгляды, изложенные мною в "Персидских и бургундских войнах". В программе, например, на стр. 8, сказано, что если Сигизмунд искренно желал мира с союзниками, он мог бы заключить его и помимо Бургундского союза; "как ни воинственны вообще были союзники, как ни побуждало их еще более к наступлению сознание своего численного превосходства в открытом поле и ненависть к рыцарям, все же они во всякое время готовы были бы к миру, если бы Сигизмунд сделал серьезные шаги к обузданию своего рыцарства и если бы он окончательно отказался от того, что фактически им уже было потеряно", - я считаю эту точку зрения неправильной: в союзниках была жажда завоеваний, которая хотя и удерживалась препятствиями внутреннего характера, но, в конце концов, все же прорвалась бы, даже если бы Габсбурги по-прежнему стремились сохранить мир.

Одним поколением позже завоевательным стремлениям швейцарцев пришел конец только благодаря переключению их воинственных стремлений в наемничество. Витте сам прибавляет в примечании: "Сигизмунд, может быть боялся честолюбивых планов Берна, но сражение при Вальдсгуте показало как раз, что союзники вовсе не так-то склонны поддерживать подобные планы. И, кроме того, Берн также не был настолько воинственным, как это принято думать".

Против этого можно возразить, что если бы Берн не был действительно в высшей степени воинственным и жадным к завоеваниям, то вообще не было бы политических оснований к разрыву с герцогом Бургундским 25 октября 1474 г., и пришлось бы без обиняков принять старое мнение, что эта война была просто не чем иным, как службой наемников у французского короля.

В своей статье в "Zeitschrift fer die Geschichte des Oberrheins", т. 45, стр. 16, Витте думает, что мир между союзниками и Австрией мог бы осуществиться и без вмешательства короля Людовика. "Чем определеннее Карл рассчитывал на создание королевства Бургундского, тем более эта общая для них опасность, которую невозможно отрицать, все возраставшая и помимо вмешательства Гагенбаха, необходимо должна была свести Сигизмунда с союзниками". Правильно в этом тезисе то, что союзники не желали основания великодержавной Бургундии у своих границ, и что это было для них политическим мотивом, с целью заключить договор с габсбуржцами и обеспечить этим старым своим врагам помощь для возвращения им их заложенных верхнерейнских областей; но нельзя согласиться с утверждением, что королевство Бургундия представляло для союзников "опасность", которую нельзя не признать; наоборот, эта опасность скорее должна быть просто отвергнута. Даже правнук и наследник Карла Смелого, император Карл V, располагавший мощью совершенно иного масштаба, чем его прадед, не мог стать опасным для швейцарцев. Очень правильно говорит сам Витте (стр. 74) по поводу депеши миланского посланника Черрати своему государю: "В Берне создалось преувеличенное представление о силе сопротивления своей и других членов союза; в своих горах они считают себя достаточно сильными, чтобы схватиться одновременно с Бургундией, Савойей и Миланом, и король Людовик знал, что он делает, когда навязал союзникам войну со своим бургундским противником".