Ганс Дельбрюк - История военного искусства

Давать ли сражение, или не давать - при такой силе тактической обороны часто являлось вопросом, который решался не на месте, а на родине правительством, хотя могли проходить дни и недели, пока запрос, донесение о положении дел и ответ могли быть доставлены туда и обратно. В 1544 г. герцог Энгиенский послал своего начальника штаба (Мао1хе de camp), Монлюка, из Верхней Италии в Париж к королю, чтобы испросить его разрешения дать сражение. Монлюку удалось добиться такого разрешения вопреки возражениям министров; герцог Энгиенский одержал победу при Черезоле, но победа не имела никаких последствий.

Подобные же переговоры велись во время Семилетней войны между Дауном и Веной, между русскими полководцами и Петербургом.

Типичным образчиком бессильной маневренной кампании считается кампания шмалькальденцев в 1546 г.; несомненно, что союзные протестантские государи, особенно вначале, когда у императора еще вовсе не было войск, действовали слишком робко107. Но уже Ранке сказал, что гневные слова Шертелина о ландграфе Филиппе - "он не хотел укусить лисицу; все броды и рвы были для него слишком глубоки, все болота слишком широки" - не следует всегда повторять. Раз уже сложились такие стратегические взгляды, какие, как мы видели, господствовали в эту эпоху, то крайне трудно повести на крупное решительное дело армию, составленную из элементов с разнородными интересами, в которой командование не сосредоточено в одних руках. Император также, когда перевес сил оказался на его стороне, довольствовался маневрированием и в конечном счете победил не боем, а политикой, побудив герцога Морица вторгнуться в земли курфюрста Саксонского, после чего слабые союзные скрепы шмалькальденцев оказались недостаточными, чтобы удержать и сохранить объединенную армию для защиты Южной Германии. Историк этой войны, Авила, пишет по этому поводу:108 "Императору ни разу не представлялось случая дать сражение при равных, не говоря уже при более благоприятных условиях. Однако даже при равных условиях сражения ему не следовало давать, ибо подобная победа всегда сопряжена с потерями, а ослабленная, хотя и победоносная армия не была бы в состоянии привести к повиновению Германию, особенно же города"109.

Во время гугенотских войн происходили весьма кровопролитные сражения, однако стратегически они имели значение лишь стычек, ибо католическая партия, хотя и обладавшая значительным превосходством сил и победоносная на полях сражения, все же не была достаточно сильна, чтобы закончить войну полным одолением противников путем захвата всех их укрепленных пунктов.

О такое же препятствие разбились и все усилия испанцев снова покорить восставшие Нидерланды.

Стратегия Тридцатилетней войны определялась крайне сложными и часто менявшимися политическими отношениями, многочисленными укрепленными городами и все еще численно слабыми по отношению к обширным пространствам армиями. Такой человек, как Густав Адольф, обладавший грандиозной дерзостью напасть из далекого, маленького королевства на императора, который только что поверг к своим ногам всю Германию, герой, обладавший таким авторитетом и инициативой, все же оказался вынужденным продвигаться лишь осторожно, ощупью, шаг за шагом. Клаузевиц называет его "ученым полководцем, преисполненным осторожных комбинаций". "Густав Адольф, - говорит он, - никоим образом не был отважным полководцем вторжения и битв; он предпочитал искусную, маневренную, систематическую войну".

Лишь по прошествии одного года и трех месяцев после его высадки в Германии, дело дошло до решительного сражения при Брейтенфельде. Валленштейн, про "почти устрашающую энергию" которого Клаузевиц отзывается с похвалою, отмечая "граничащее со страхом преклонение перед ним всей его армии", не дал, однако, ни одного наступательного сражения. Торстенсон, наоборот, постоянно стремился к сражению, причем его стратегия принципиально не выходит, да и не могла выйти, за пределы стратегии измора. По множеству содержащихся в ней противоречий, Тридцатилетняя война чрезвычайно интересна в стратегическом отношении и представляет ряд частностей, которые еще недостаточно исследованы. Временами сила выставленных войсковых масс чрезвычайно велика; так, например, в 1627 г. император располагал 100 000 человек полностью, так же и в 1630 г. В конце 1631 г., когда снова вернулся к командованию Валленштейн, налицо было от 30 000 до 40 000 человек, а весной 1633 г. численность войск доходила до 102 000, из коих главная армия под Мюнстербергом насчитывала 43 000, к концу же кампании все еще в общем имелось 74 000110.

Несмотря на это, действующие армии, вступающие в сражения, - малы. Соединенная армия лиги и императора под Белой горой насчитывала около 28 000 человек; Густав Адольф вместе с саксонцами располагал под Брейтенфельдом 39 000, под Люценом - 16 300, в лагере под Нюрнбергом у Валленштейна было не 50 000-60 000 человек, как то часто указывают, а только 22 000111. Армии Торстенсона не превосходили 15 000-16 000 человек. Весьма значительная часть имевшихся войск расходовалась на гарнизоны бесчисленных укрепленных городов. Процент кавалерийских частей растет в полевых армиях, достигая половины и даже двух третей их. Под Янкау (1645 г.) имперцы насчитывали 10 000 рейтаров на 5 000 пехотинцев.

Театр военных действий то и дело переносится от Балтийского и Северного морей до Дуная и Боденского озера, от Вены, более того, от Семиградья до окрестностей Парижа. Оказываются осуществимыми самые длинные марши, ибо войска при их малочисленности могут содержаться за счет тех местностей, которые они пересекают, и как католики, так и протестанты всегда находят сторонников как на юге, так и на севере, предоставляющих им опорные пункты. Поэтому стратегический момент всегда в значительной мере определяется политическими точками зрения, так что история военного искусства не в силах и не должна входить в рассмотрение частностей, за исключением необходимых для анализа отдельных, особенно выдающихся сражений.

С войнами Людовика XIV приближается новая эра для стратегии, характеризуемая всевозрастающим численным составом армий и вытекающей из этого проблемой их продовольствования. Средневековые армии были так малы, что либо можно было без особо значительных трудностей тащить за собою необходимые запасы, либо снабжение войск можно было черпать из местностей, через которые они проходили. И наоборот: из размера совершаемых походов и незначительности мероприятий в отношении снабжения войск мы должны заключать, что армии были весьма малы. С численным ростом войск мы все чаще и чаще слышим разговоры о снабжении их продовольствием112. В "Книге должностей" (Aemterbuch), или "Военном устройстве", сочинении, появившемся в тридцатых годах XVI столетия, очень распространенном и часто употребляемом113, сказано: "...поколику провиант представляет очень большую и наиважнейшую вещь (Prinzipalsteck) на войне", после чего следует тщательный перечень всего необходимого для продовольствия. Такой же перечень мы находим и в "Военной книге" герцога Альбрехта Прусского. Он говорит о войске в 90 801 бойцов и исчисляет на 5 дней 490 фур с хлебом, 383 - с салом, маслом, солью, горохом и крупой, 433 фуры со 100 бочонками вина и 1 000 бочками пива. К этому присоединяется овес на 45 664 лошади114. Некий нюрнбержец, принимавший участие в войне, Иоахим Имгоф, жалуется в письме из лагеря Карла V в 1543 г., что все так вздорожало, потому что солдаты прямо на улице грабят крестьян и горожан, желающих привезти что-нибудь на продажу в город; одно лишь мясо, говорит он, дешево, потому что скот отнимают силой115. Французская армия уже в 1515 г. возила с собою полевые хлебопекарные печи116. Герцог Максимилиан Баварский велел устроить в Богемии магазины для предпринятой им в 1620 г. кампании; он захватил в Линце 300 бочек муки в 70 000 мер (Metzen), для перевозки которых австрийцы должны были ему поставить 220 четырехконных подвод. Хемниц в своей "Истории Тридцатилетней войны" полон соображениями продовольствования в связи с военными операциями, и уже герцог Альбрехт отмечает значение, какое в этом деле имеют водные пути.117